Текст песни танятаня - Я входил вместо дикого зверя в клетку
Просмотров
98
0 чел. считают текст песни верным
0 чел. считают текст песни неверным
Для вашего ознакомления предоставлен текст песни танятаня - Я входил вместо дикого зверя в клетку, а еще перевод песни с видео или клипом. Также вы можете прослушать песню онлайн
Я входил вместо дикого зверя в клетку,
выжигал кликуху и номер гвоздем в бараке,
я жил у моря, даже играл в рулетку,
обедал черт знает с кем во фраке.
С высоты ледника я озирал полмира,
я трижды тонул, дважды бывал распорот.
Я бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.
Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
надевал на себя всё ,что сызнова входит в моду,
я сеял рожь, покрывал черной толью гумна
и не пил только сухую воду.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
И Только с горем чувствую я теперь солидарность.
Но пока мой рот не забили желтой глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.
Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
я жрал хлеб отчаянья, не оставляя корок.
Я позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
и вот я перешел на шепот.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
И Только с горем чувствую я теперь солидарность.
Но пока мой рот не забили желтой глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.
выжигал кликуху и номер гвоздем в бараке,
я жил у моря, даже играл в рулетку,
обедал черт знает с кем во фраке.
С высоты ледника я озирал полмира,
я трижды тонул, дважды бывал распорот.
Я бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.
Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
надевал на себя всё ,что сызнова входит в моду,
я сеял рожь, покрывал черной толью гумна
и не пил только сухую воду.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
И Только с горем чувствую я теперь солидарность.
Но пока мой рот не забили желтой глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.
Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
я жрал хлеб отчаянья, не оставляя корок.
Я позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
и вот я перешел на шепот.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
И Только с горем чувствую я теперь солидарность.
Но пока мой рот не забили желтой глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.
I entered the cage instead of the wild beast,
Klikuhu burned and the number of the nail in the hut,
I lived by the sea, even played roulette,
had dinner the devil knows with whom in a tailcoat.
From the height of the glacier, I looked around the world,
I drowned three times, twice a split.
I threw the country that fed me.
Of those who have forgotten me, you can make a city.
I hung about in the steppes, remembering the cries of the gunna,
put on everything that comes into fashion again,
I sowed rye, covered the black floor of the threshing floor
and did not drink only dry water.
What to tell me about life? What turned out to be long.
And only with grief I feel solidarity now.
But until my mouth was filled with yellow clay,
only gratitude will be heard from it.
I let into my dreams the blued pupil of the convoy,
I ate the bread of despair, not leaving crusts.
I let all my ligaments besides the howl;
and here I went to a whisper.
What to tell me about life? What turned out to be long.
And only with grief I feel solidarity now.
But until my mouth was filled with yellow clay,
only gratitude will be heard from it.
Klikuhu burned and the number of the nail in the hut,
I lived by the sea, even played roulette,
had dinner the devil knows with whom in a tailcoat.
From the height of the glacier, I looked around the world,
I drowned three times, twice a split.
I threw the country that fed me.
Of those who have forgotten me, you can make a city.
I hung about in the steppes, remembering the cries of the gunna,
put on everything that comes into fashion again,
I sowed rye, covered the black floor of the threshing floor
and did not drink only dry water.
What to tell me about life? What turned out to be long.
And only with grief I feel solidarity now.
But until my mouth was filled with yellow clay,
only gratitude will be heard from it.
I let into my dreams the blued pupil of the convoy,
I ate the bread of despair, not leaving crusts.
I let all my ligaments besides the howl;
and here I went to a whisper.
What to tell me about life? What turned out to be long.
And only with grief I feel solidarity now.
But until my mouth was filled with yellow clay,
only gratitude will be heard from it.