Текст песни Тэм Гринхилл - Видение
Просмотров
120
0 чел. считают текст песни верным
0 чел. считают текст песни неверным
Для вашего ознакомления предоставлен текст песни Тэм Гринхилл - Видение, а еще перевод песни с видео или клипом. Также вы можете прослушать песню онлайн
В мою дверь постучался ангел, я впустил его без опаски:
Здесь не ходят лихие люди - слишком холодно и высоко.
Здесь проходят мимо столетья, иногда пробегают сказки.
Странный гость присел у порога, зажимая рану рукой.
Я нарезал чистой холстины, я растер непростые травы,
И по слову защиты жизни в очаге запылал огонь.
Только гость от чаши с лекарством отмахнулся, как от отравы,
В запрещающем жестком жесте провела границу ладонь.
Под растрепанным златом прядей взгляд светился нездешне ясный,
Но гримаса детской обиды искажала святость лица.
Между пальцев из страшной раны свет сочился багряно-красный,
А он тихо шептал молитвы, проклиная волю творца.
Он сказал, что устал сражаться, жить и падать, ломая крылья,
Умирать и рождаться снова в вечной битве добра со злом.
Вдруг поднявшись, он вышел в полночь, проклиная свое бессилье,
И, шагнув через край обрыва, обернулся горным орлом.
Я смотрел вслед ночному гостю, мое сердце терзала жалость.
Запах ладана и полыни уносил промозглый сквозняк.
Словно знак невозможного чуда, на пороге перо осталось,
На котором багряным бликом был начертан неясный знак.
Здесь не ходят лихие люди - слишком холодно и высоко.
Здесь проходят мимо столетья, иногда пробегают сказки.
Странный гость присел у порога, зажимая рану рукой.
Я нарезал чистой холстины, я растер непростые травы,
И по слову защиты жизни в очаге запылал огонь.
Только гость от чаши с лекарством отмахнулся, как от отравы,
В запрещающем жестком жесте провела границу ладонь.
Под растрепанным златом прядей взгляд светился нездешне ясный,
Но гримаса детской обиды искажала святость лица.
Между пальцев из страшной раны свет сочился багряно-красный,
А он тихо шептал молитвы, проклиная волю творца.
Он сказал, что устал сражаться, жить и падать, ломая крылья,
Умирать и рождаться снова в вечной битве добра со злом.
Вдруг поднявшись, он вышел в полночь, проклиная свое бессилье,
И, шагнув через край обрыва, обернулся горным орлом.
Я смотрел вслед ночному гостю, мое сердце терзала жалость.
Запах ладана и полыни уносил промозглый сквозняк.
Словно знак невозможного чуда, на пороге перо осталось,
На котором багряным бликом был начертан неясный знак.
An angel knocked on my door, I let him in without fear:
Here do not go dashing people - too cold and high.
Here pass by centuries, sometimes run through fairy tales.
A strange guest sat down by the threshold, pressing the wound with his hand.
I sliced clean canvas, I rastered the uneasy grass,
And according to the word for protecting life in the hearth, fire burned.
Only the guest from the cup with the medicine waved it off, like from a poison,
In the prohibiting hard gesture, I ran my hand over the border.
Under the disheveled gold of the strands, the gaze shone unearthlyly clear,
But the grimace of childish offense distorted the sanctity of the face.
Between the fingers of a terrible wound the light oozed purple-red,
And he quietly whispered prayers, cursing the will of the creator.
He said that he was tired of fighting, living and falling, breaking wings,
Dying and being born again in the eternal battle of good and evil.
Suddenly he got up, he left at midnight, cursing his impotence,
And, stepping over the edge of the cliff, turned into a mountain eagle.
I looked after the night guest, my heart was tormented with pity.
The smell of incense and wormwood carried away a dank draft.
Like a sign of an impossible miracle, on the verge of a feather remains,
On which an obscure sign was inscribed with a scarlet glint.
Here do not go dashing people - too cold and high.
Here pass by centuries, sometimes run through fairy tales.
A strange guest sat down by the threshold, pressing the wound with his hand.
I sliced clean canvas, I rastered the uneasy grass,
And according to the word for protecting life in the hearth, fire burned.
Only the guest from the cup with the medicine waved it off, like from a poison,
In the prohibiting hard gesture, I ran my hand over the border.
Under the disheveled gold of the strands, the gaze shone unearthlyly clear,
But the grimace of childish offense distorted the sanctity of the face.
Between the fingers of a terrible wound the light oozed purple-red,
And he quietly whispered prayers, cursing the will of the creator.
He said that he was tired of fighting, living and falling, breaking wings,
Dying and being born again in the eternal battle of good and evil.
Suddenly he got up, he left at midnight, cursing his impotence,
And, stepping over the edge of the cliff, turned into a mountain eagle.
I looked after the night guest, my heart was tormented with pity.
The smell of incense and wormwood carried away a dank draft.
Like a sign of an impossible miracle, on the verge of a feather remains,
On which an obscure sign was inscribed with a scarlet glint.