Текст песни Раз-два-три, ветер изменится - Глава 4 отрывок 1
Просмотров
9
0 чел. считают текст песни верным
0 чел. считают текст песни неверным
Для вашего ознакомления предоставлен текст песни Раз-два-три, ветер изменится - Глава 4 отрывок 1, а еще перевод песни с видео или клипом. Также вы можете прослушать песню онлайн
Это моя третья ошибка, которая, в конечном итоге, станет роковой: я вхожу в его кабинет, поправляю ворот куртки и жадно рассматриваю обстановку, то ли оценивая, насколько моя одежда, украденная из сэконд хэнда, выглядит здесь не к месту, то ли пытаясь запомнить как можно больше из жизни доктора Лектера.
В Академии меня учат обращать внимание на мелочи, и я, будучи очень сознательным студентом, щепетильно следую этому указанию, чуть ли не вылизывая доктора Лектера взглядом: у него ухоженные руки, от которых едва ощутимо пахнет кольдкремом, и он, указав мне на кресло, отходит к настенному шкафу. У доктора Лектера небольшой шрам на тыльной стороне ладони – тонкая белая линия от большого пальца к запястью – и удивительно, я бы сказал, невероятно красивые пальцы.
Кольдкремом пахло от мамы – я откидываюсь на спинку кресла и кладу ладони на колени, надеясь, что гадкий пот на коже обсохнет. Она втирала кольдкрем в обветренные губы, а потом целовала меня в щеку, словно это был специальный ритуал, призванный доводить меня до отчаяния. Жирно блестящие губы, оставлявшие на щеке влажный след, как будто по моему лицу сползал тепловатый слизень, были худшим наказанием детства. Любое проявление нежности моей мамы, обычно сопровождавшееся комментариями насчет моего отца и моей дурной наследственности, заканчивалось поцелуями или крепкими объятьями, в которых мне покорно приходилось задыхаться. Ее ласка и любовь были, по меньшей мере, невыносимы, если не позволить себе вольность и не сказать «омерзительны», потому что она никогда не могла остановиться и в какой-то момент начинала душить меня. И каждый раз, когда я пытался прекратить эту пытку, мама ударяла меня по спине и кричала: «Ты такой же выродок, как и твой отец, Уилл! Точно такой же!». Думаю, этой фразой моя мама выражала степень своего расстройства тем, что отец застрелился в гараже.
Но, вполне вероятно, ей просто хотелось обозначить, что я в равной степени, как и он, стараюсь избежать ее любви, вырождаясь в человека, которого тяготит ее общество. Считал ли я, что отец решил отправиться на свидание с дробовиком отчасти из-за темперамента моей матери, которая к моему совершеннолетию превратилась в апатичное существо, заинтересованное разве что в лотереях и распродажах? Нет, я никогда не винил ее.
Моя мама хотела любить кого-нибудь, но никому не нужна была ее любовь. Очень драматично, вы не находите? Если бы я дожил до старости, я бы смог дать этой жажде любви обоснованную трактовку, но сейчас я могу обойтись очень общими суждениями по поводу этого.
Рано или поздно люди перестают нас любить. Это ужасающая истина: их начинают напрягать мелочи, которые раньше казались приятными и милыми, их начинает раздражать наша манера говорить, ходить, есть, смеяться, спать, дышать, жить. Их начинаем раздражать мы сами, и от того, чтобы облить друг друга серной кислотой, нас отделяет только тонкая пленка совместных воспоминаний.
Любовь заканчивается; любая любовь: сына к матери, парня к девушке, учителя к ученику, художника к музе – все проходит.
Мы обречены однажды возненавидеть друг друга.
В Академии меня учат обращать внимание на мелочи, и я, будучи очень сознательным студентом, щепетильно следую этому указанию, чуть ли не вылизывая доктора Лектера взглядом: у него ухоженные руки, от которых едва ощутимо пахнет кольдкремом, и он, указав мне на кресло, отходит к настенному шкафу. У доктора Лектера небольшой шрам на тыльной стороне ладони – тонкая белая линия от большого пальца к запястью – и удивительно, я бы сказал, невероятно красивые пальцы.
Кольдкремом пахло от мамы – я откидываюсь на спинку кресла и кладу ладони на колени, надеясь, что гадкий пот на коже обсохнет. Она втирала кольдкрем в обветренные губы, а потом целовала меня в щеку, словно это был специальный ритуал, призванный доводить меня до отчаяния. Жирно блестящие губы, оставлявшие на щеке влажный след, как будто по моему лицу сползал тепловатый слизень, были худшим наказанием детства. Любое проявление нежности моей мамы, обычно сопровождавшееся комментариями насчет моего отца и моей дурной наследственности, заканчивалось поцелуями или крепкими объятьями, в которых мне покорно приходилось задыхаться. Ее ласка и любовь были, по меньшей мере, невыносимы, если не позволить себе вольность и не сказать «омерзительны», потому что она никогда не могла остановиться и в какой-то момент начинала душить меня. И каждый раз, когда я пытался прекратить эту пытку, мама ударяла меня по спине и кричала: «Ты такой же выродок, как и твой отец, Уилл! Точно такой же!». Думаю, этой фразой моя мама выражала степень своего расстройства тем, что отец застрелился в гараже.
Но, вполне вероятно, ей просто хотелось обозначить, что я в равной степени, как и он, стараюсь избежать ее любви, вырождаясь в человека, которого тяготит ее общество. Считал ли я, что отец решил отправиться на свидание с дробовиком отчасти из-за темперамента моей матери, которая к моему совершеннолетию превратилась в апатичное существо, заинтересованное разве что в лотереях и распродажах? Нет, я никогда не винил ее.
Моя мама хотела любить кого-нибудь, но никому не нужна была ее любовь. Очень драматично, вы не находите? Если бы я дожил до старости, я бы смог дать этой жажде любви обоснованную трактовку, но сейчас я могу обойтись очень общими суждениями по поводу этого.
Рано или поздно люди перестают нас любить. Это ужасающая истина: их начинают напрягать мелочи, которые раньше казались приятными и милыми, их начинает раздражать наша манера говорить, ходить, есть, смеяться, спать, дышать, жить. Их начинаем раздражать мы сами, и от того, чтобы облить друг друга серной кислотой, нас отделяет только тонкая пленка совместных воспоминаний.
Любовь заканчивается; любая любовь: сына к матери, парня к девушке, учителя к ученику, художника к музе – все проходит.
Мы обречены однажды возненавидеть друг друга.
This is my third mistake, which will ultimately become fatal: I enter his office, straighten the collar of my jacket and eagerly examine the situation, either assessing how out of place my clothes, stolen from a second-hand store, look out of place here, or trying to remember as much as possible from the life of Dr. Lecter.
At the Academy, I am taught to pay attention to little things, and I, being a very conscientious student, scrupulously follow this instruction, almost licking Dr. Lecter with my eyes: he has well-groomed hands, from which there is a barely perceptible smell of cold cream, and he, pointing me to a chair, goes to the wall cabinet. Dr. Lecter has a small scar on the back of his hand - a thin white line from his thumb to his wrist - and amazingly, I would say, incredibly beautiful fingers.
Mom smelled like cold cream—I lean back and put my hands on my knees, hoping the nasty sweat on my skin would dry. She rubbed cold cream into my chapped lips and then kissed me on the cheek, as if it were a special ritual designed to drive me to despair. The oily, shiny lips that left a wet mark on my cheek, as if a lukewarm slug were crawling down my face, were the worst punishment of childhood. Any display of affection from my mother, usually accompanied by comments about my father and my bad heredity, ended with kisses or tight hugs in which I obediently had to suffocate. Her affection and love were, at least, unbearable, if not to take liberties and not to say “disgusting,” because she could never stop and at some point began to choke me. And every time I tried to stop this torture, my mother would hit me on the back and scream: “You are just as degenerate as your father, Will! Exactly the same!". I think my mother used this phrase to express the extent of her upset that my father had shot himself in the garage.
But, quite likely, she simply wanted to indicate that I, just like him, was trying to avoid her love, degenerating into a person who was burdened by her company. Did I think that my father's decision to go on a date with a shotgun was partly due to the temperament of my mother, who by the time I came of age had turned into an apathetic creature interested only in lotteries and sales? No, I never blamed her.
My mother wanted to love someone, but no one wanted her love. Very dramatic, don't you think? If I had lived to old age, I would have been able to give a reasonable interpretation to this thirst for love, but now I can make do with very general judgments about it.
Sooner or later people stop loving us. This is a terrifying truth: they begin to be bothered by little things that previously seemed pleasant and sweet, they begin to be irritated by our manner of speaking, walking, eating, laughing, sleeping, breathing, living. We ourselves begin to irritate them, and only a thin film of shared memories separates us from dousing each other with sulfuric acid.
Love ends; any love: a son for a mother, a guy for a girl, a teacher for a student, an artist for a muse - everything passes.
We are doomed to one day hate each other.
At the Academy, I am taught to pay attention to little things, and I, being a very conscientious student, scrupulously follow this instruction, almost licking Dr. Lecter with my eyes: he has well-groomed hands, from which there is a barely perceptible smell of cold cream, and he, pointing me to a chair, goes to the wall cabinet. Dr. Lecter has a small scar on the back of his hand - a thin white line from his thumb to his wrist - and amazingly, I would say, incredibly beautiful fingers.
Mom smelled like cold cream—I lean back and put my hands on my knees, hoping the nasty sweat on my skin would dry. She rubbed cold cream into my chapped lips and then kissed me on the cheek, as if it were a special ritual designed to drive me to despair. The oily, shiny lips that left a wet mark on my cheek, as if a lukewarm slug were crawling down my face, were the worst punishment of childhood. Any display of affection from my mother, usually accompanied by comments about my father and my bad heredity, ended with kisses or tight hugs in which I obediently had to suffocate. Her affection and love were, at least, unbearable, if not to take liberties and not to say “disgusting,” because she could never stop and at some point began to choke me. And every time I tried to stop this torture, my mother would hit me on the back and scream: “You are just as degenerate as your father, Will! Exactly the same!". I think my mother used this phrase to express the extent of her upset that my father had shot himself in the garage.
But, quite likely, she simply wanted to indicate that I, just like him, was trying to avoid her love, degenerating into a person who was burdened by her company. Did I think that my father's decision to go on a date with a shotgun was partly due to the temperament of my mother, who by the time I came of age had turned into an apathetic creature interested only in lotteries and sales? No, I never blamed her.
My mother wanted to love someone, but no one wanted her love. Very dramatic, don't you think? If I had lived to old age, I would have been able to give a reasonable interpretation to this thirst for love, but now I can make do with very general judgments about it.
Sooner or later people stop loving us. This is a terrifying truth: they begin to be bothered by little things that previously seemed pleasant and sweet, they begin to be irritated by our manner of speaking, walking, eating, laughing, sleeping, breathing, living. We ourselves begin to irritate them, and only a thin film of shared memories separates us from dousing each other with sulfuric acid.
Love ends; any love: a son for a mother, a guy for a girl, a teacher for a student, an artist for a muse - everything passes.
We are doomed to one day hate each other.