Текст песни Раз-два-три, ветер изменится - Глава 11 отрывок 3
Просмотров
33
0 чел. считают текст песни верным
0 чел. считают текст песни неверным
Для вашего ознакомления предоставлен текст песни Раз-два-три, ветер изменится - Глава 11 отрывок 3, а еще перевод песни с видео или клипом. Также вы можете прослушать песню онлайн
Я не помню, как выхожу из дома; ветер забирается под свитер, и я, зябко ежась, оглядываюсь по сторонам. Я не вижу ни пустой улицы, ни неба, затянутого дымкой облаков, я не слышу шороха машин где-то в отдалении – я вижу перфорированные ветки лиственницы, ржавые иголки в снегу и слышу чужой вскрик.
Дома я хожу из угла в угол, от стены к стене, а в городе разрываюсь между берегом и лесом, бегаю через штрих-код иссиня-черных стволов, шастаю от сугроба к сугробу.
Ганнибал будет просить меня вспомнить, как именно я нашел его, как смог я увидеть, где лежит тело. Он будет предлагать мне гипноз и длинные терапевтические беседы, чтобы я мог описать, что случилось перед тем, как на сотне гектаров я нашел правильное место, а я постоянно буду отворачиваться в сторону и, закусив изнутри щеку, повторять, что это бессмысленно.
Говорить об этом – бессмысленно.
Я не отключился по дороге, на меня не снизошло озарение, я не увидел четкой картинки – я просто совершал то, что, как мне казалось, делал раньше. Ходил по этой виляющей тропе, поднимал над головой эти ветки, пугался уханья откуда-то сверху – я не чувствовал, словно я подражаю кому-то. Я чувствовал, будто я повторяю собственные действия.
Я знал, что есть и второй труп – да, «труп», это вертелось у меня на языке, но изображение леса было более живым, более четким… более настоящим.
Это была небольшая поляна, огороженная со всех сторон соснами, подвывающими и скрипящими от холода – маленький кусок земли, который принадлежал только нам. Мне и… парню, лежащему на снегу.
Он был как будто бы незаконченным – набросок, которому суждено стать картиной, смятая идея, которая скоро станет полноценной работой. Он лежал с распростертыми руками, словно старался сделать на снегу «ангела», и место вокруг него было расчерчено длинными красными полосами. И почему-то это не показалось мне страшным: давящее черное небо, темный картон деревьев рядом, приглушенные звуки из чащи. Я не был напуган, скорее, я испытывал нерешительность.
Я больше не знал, что делать.
Я должен был вернуться и позвать полицию, я должен был уйти с места преступления, я должен был обратиться в скорую – я должен быть сделать хоть что-то, но я стоял там и растирал костяшками пальцев свое плечо. И все казалось мне таким удивительно далеким, таким странно размытым, словно уже не было никакой разницы, помочь ему или нет, словно уже ничего нельзя было исправить, словно мое присутствие там не решало ровным счетом ничего.
Я снова был бесполезен и снова не мог изменить произошедшее.
Поэтому я просто лег рядом с ним.
Зимнее небо напоминает плоский прямоугольник, испещренный мелкими осколками звезд – я лежал на снегу и смотрел, как медленно тянулись облака, задевая верхушки деревьев; я смотрел на лицо этого парня, с взбухшей веной на лбу; я смотрел на него.
Сухие обветренные губы, с ранкой в уголке рта – и я прижался к нему, я обнял его за талию и поцеловал его. И именно тогда я почувствовал то самое, что ищет художник, что он вытягивает из этих мужчин: я почувствовал умиротворение.
У него был ледяной язык, примерзший к зубам, но мне было безразлично: я обвел пальцем его губы и снова выдохнул в рот горячий воздух, не стремясь оживить этого человека. Жизнь – это мученическая конвульсия, - я потерся носом о его шею и ухватился за край свитера, чтобы почувствовать еще теплый разрыв в области живота. Не было ни малейшего шанса спасти этого парня, как не было ни малейшей возможности помочь мне.
Я дотронулся до его лба, действуя по какой-то ритуальной схеме, когда мертвецов целуют на прощание и обещают скорую встречу уже на том берегу, и расслабленно улыбнулся, потому что, как мне казалось, ничего больше не могло произойти. Ничто больше не могло травмировать меня.
На нас опускался мягкий белый снег, и я видел, как снежинки, падая на его лицо, неподвижно оставались на его ресницах. Время остановилось.
Дома я хожу из угла в угол, от стены к стене, а в городе разрываюсь между берегом и лесом, бегаю через штрих-код иссиня-черных стволов, шастаю от сугроба к сугробу.
Ганнибал будет просить меня вспомнить, как именно я нашел его, как смог я увидеть, где лежит тело. Он будет предлагать мне гипноз и длинные терапевтические беседы, чтобы я мог описать, что случилось перед тем, как на сотне гектаров я нашел правильное место, а я постоянно буду отворачиваться в сторону и, закусив изнутри щеку, повторять, что это бессмысленно.
Говорить об этом – бессмысленно.
Я не отключился по дороге, на меня не снизошло озарение, я не увидел четкой картинки – я просто совершал то, что, как мне казалось, делал раньше. Ходил по этой виляющей тропе, поднимал над головой эти ветки, пугался уханья откуда-то сверху – я не чувствовал, словно я подражаю кому-то. Я чувствовал, будто я повторяю собственные действия.
Я знал, что есть и второй труп – да, «труп», это вертелось у меня на языке, но изображение леса было более живым, более четким… более настоящим.
Это была небольшая поляна, огороженная со всех сторон соснами, подвывающими и скрипящими от холода – маленький кусок земли, который принадлежал только нам. Мне и… парню, лежащему на снегу.
Он был как будто бы незаконченным – набросок, которому суждено стать картиной, смятая идея, которая скоро станет полноценной работой. Он лежал с распростертыми руками, словно старался сделать на снегу «ангела», и место вокруг него было расчерчено длинными красными полосами. И почему-то это не показалось мне страшным: давящее черное небо, темный картон деревьев рядом, приглушенные звуки из чащи. Я не был напуган, скорее, я испытывал нерешительность.
Я больше не знал, что делать.
Я должен был вернуться и позвать полицию, я должен был уйти с места преступления, я должен был обратиться в скорую – я должен быть сделать хоть что-то, но я стоял там и растирал костяшками пальцев свое плечо. И все казалось мне таким удивительно далеким, таким странно размытым, словно уже не было никакой разницы, помочь ему или нет, словно уже ничего нельзя было исправить, словно мое присутствие там не решало ровным счетом ничего.
Я снова был бесполезен и снова не мог изменить произошедшее.
Поэтому я просто лег рядом с ним.
Зимнее небо напоминает плоский прямоугольник, испещренный мелкими осколками звезд – я лежал на снегу и смотрел, как медленно тянулись облака, задевая верхушки деревьев; я смотрел на лицо этого парня, с взбухшей веной на лбу; я смотрел на него.
Сухие обветренные губы, с ранкой в уголке рта – и я прижался к нему, я обнял его за талию и поцеловал его. И именно тогда я почувствовал то самое, что ищет художник, что он вытягивает из этих мужчин: я почувствовал умиротворение.
У него был ледяной язык, примерзший к зубам, но мне было безразлично: я обвел пальцем его губы и снова выдохнул в рот горячий воздух, не стремясь оживить этого человека. Жизнь – это мученическая конвульсия, - я потерся носом о его шею и ухватился за край свитера, чтобы почувствовать еще теплый разрыв в области живота. Не было ни малейшего шанса спасти этого парня, как не было ни малейшей возможности помочь мне.
Я дотронулся до его лба, действуя по какой-то ритуальной схеме, когда мертвецов целуют на прощание и обещают скорую встречу уже на том берегу, и расслабленно улыбнулся, потому что, как мне казалось, ничего больше не могло произойти. Ничто больше не могло травмировать меня.
На нас опускался мягкий белый снег, и я видел, как снежинки, падая на его лицо, неподвижно оставались на его ресницах. Время остановилось.
I do not remember how I go out of the house; The wind is closed under the sweater, and I, Zyabko, I look out, looking around. I don't see any empty street, nor the sky, tightened by the haze of the clouds, I do not hear the rustling of cars somewhere in the distance - I see perforated larch branches, rusty needles in the snow and hear someone else's short.
At home, I go out of the corner to the angle, from the wall to the wall, and in the city I burst between the shore and the forest, running through the barcode of Isin-black trunks, Sustay from the snowdrift to a snowdrift.
Hannibal will ask me to remember exactly how I found it, as I could see where the body was lying. He will offer me hypnosis and long therapeutic conversations so that I could describe what happened before on the hundred hectares I found the right place, and I will constantly turn into the direction and, biting from the inside of the cheek, repeat that it is meaningless.
Talk about it - meaningless.
I did not turn off on the road, I did not downgrade me, I did not see a clear picture - I simply did what I seemed to do before. I walked along this wagging path, raised these branches above my head, scared Wuhan from somewhere on top - I did not feel as if I imitate someone. I felt like I repeat my own actions.
I knew that there is a second corpse - yes, the "corpse", it was spent in my language, but the image of the forest was more alive, clearer ... more real.
It was a small glade, fenced from all sides by pines, let's up and creaking from the cold - a small piece of land that belonged only to us. I and ... a guy lying on the snow.
He was as if unfinished - sketch, which was destined to become a picture, crumpled idea, which will soon become a full-fledged work. He lay with open hands, as if he tried to do in the snow "Angel", and the place around it was drawn by long red stripes. And for some reason it did not seem terrible to me: the goded black sky, the dark cardboard of the trees near, muted sounds from the age. I was not frightened, rather, I felt indecision.
I no longer knew what to do.
I had to come back and call the police, I had to go out of the crime scene, I had to go to the ambulance - I have to do at least something, but I stood there and rubbed my shoulder knuckles. And everything seemed to me so surprisingly distant, so strangely blurred, as if there was no difference, to help him or not, as if nothing could be corrected, as if my presence was not solved there anything.
I was again useless and again could not change what happened.
Therefore, I just lay down next to him.
The winter sky resembles a flat rectangle, made by small fragments of stars - I was lying on the snow and watched how the clouds were slowly stretched, the assholes of trees; I looked at the face of this guy, with an awesome vein on the forehead; I looked at him.
Dry weathered lips, with a wound in the corner of the mouth - and I pressed against him, I hugged him for the waist and kissed him. And it was then that I felt that the artist was looking for that he pulls out of these men: I felt a peace.
He had an ice tongue who was trying to the teeth, but I was indifferent: I cut my lips with my finger and exhaled hot air again in my mouth, not seeking to revive this person. Life is a martyr's convulsion - I fell your nose about his neck and grabbed the edge of the sweater to feel another warm gap in the abdomen. There was not the slightest chance to save this guy, as it was not the slightest opportunity to help me.
I touched it before his forehead, acting on some ritual scheme when the dead kiss for goodbye and promise an ambulance meeting on the wrong side, and smiled relaxed, because, as it seemed to me, nothing else could happen. Nothing could be injured me.
We sat down soft white snow, and I saw the snowflakes, falling on his face, remained motionless at his eyelashes. Time stopped.
At home, I go out of the corner to the angle, from the wall to the wall, and in the city I burst between the shore and the forest, running through the barcode of Isin-black trunks, Sustay from the snowdrift to a snowdrift.
Hannibal will ask me to remember exactly how I found it, as I could see where the body was lying. He will offer me hypnosis and long therapeutic conversations so that I could describe what happened before on the hundred hectares I found the right place, and I will constantly turn into the direction and, biting from the inside of the cheek, repeat that it is meaningless.
Talk about it - meaningless.
I did not turn off on the road, I did not downgrade me, I did not see a clear picture - I simply did what I seemed to do before. I walked along this wagging path, raised these branches above my head, scared Wuhan from somewhere on top - I did not feel as if I imitate someone. I felt like I repeat my own actions.
I knew that there is a second corpse - yes, the "corpse", it was spent in my language, but the image of the forest was more alive, clearer ... more real.
It was a small glade, fenced from all sides by pines, let's up and creaking from the cold - a small piece of land that belonged only to us. I and ... a guy lying on the snow.
He was as if unfinished - sketch, which was destined to become a picture, crumpled idea, which will soon become a full-fledged work. He lay with open hands, as if he tried to do in the snow "Angel", and the place around it was drawn by long red stripes. And for some reason it did not seem terrible to me: the goded black sky, the dark cardboard of the trees near, muted sounds from the age. I was not frightened, rather, I felt indecision.
I no longer knew what to do.
I had to come back and call the police, I had to go out of the crime scene, I had to go to the ambulance - I have to do at least something, but I stood there and rubbed my shoulder knuckles. And everything seemed to me so surprisingly distant, so strangely blurred, as if there was no difference, to help him or not, as if nothing could be corrected, as if my presence was not solved there anything.
I was again useless and again could not change what happened.
Therefore, I just lay down next to him.
The winter sky resembles a flat rectangle, made by small fragments of stars - I was lying on the snow and watched how the clouds were slowly stretched, the assholes of trees; I looked at the face of this guy, with an awesome vein on the forehead; I looked at him.
Dry weathered lips, with a wound in the corner of the mouth - and I pressed against him, I hugged him for the waist and kissed him. And it was then that I felt that the artist was looking for that he pulls out of these men: I felt a peace.
He had an ice tongue who was trying to the teeth, but I was indifferent: I cut my lips with my finger and exhaled hot air again in my mouth, not seeking to revive this person. Life is a martyr's convulsion - I fell your nose about his neck and grabbed the edge of the sweater to feel another warm gap in the abdomen. There was not the slightest chance to save this guy, as it was not the slightest opportunity to help me.
I touched it before his forehead, acting on some ritual scheme when the dead kiss for goodbye and promise an ambulance meeting on the wrong side, and smiled relaxed, because, as it seemed to me, nothing else could happen. Nothing could be injured me.
We sat down soft white snow, and I saw the snowflakes, falling on his face, remained motionless at his eyelashes. Time stopped.