Двадцать первый стишок про Дзе, цокнет литературовед.
Он опять что-то учудил, этот парень, да?
Расстегнул пальто, бросил сумку, сказал: "Привет,
Я опять тот самый, кого ты будешь любить всегда"?..
Что изменится, бэйб? Мне исполнилось двадцать два,
Ты оброс и постригся несколько раз подряд,
Все шевелишь, как угли, во мне чернеющие слова,
И они горят.
Что изменится, бэйб? За тобой происходит тьма;
Ты граница света, последний его предел.
Главное, чтоб был микрофон отстроен, спина пряма,
Чтобы я читала, а ты на меня глядел.
Что изменится, бэйб? Ты красивый, как жизнь сама -
У меня никогда не будет важнее дел.
Мне исполнится тридцать два или сорок два,
Есть уверенность, что виновником торжества
Ты пребудешь впредь;
Это замкнутый цикл: тебе во мне шевелить слова,
Им гореть, а тебе на огонь смотреть.
Подло было бы бросить все или умереть,
Пока я, например, жива.
The twenty-first verse about Dze, the literary critic will play.
He again got something, this guy, right?
He unbuttoned his coat, threw down his bag, said: "Hello,
I'm again the same one you'll always love "? ..
What's going to change, babe? I was twenty-two,
You've grown and taken a haircut several times in a row,
Everything is moving, like coals, in me blackening words,
And they burn.
What's going to change, babe? For you, there is a darkness;
You are the boundary of light, its last limit.
The main thing is to have a microphone rebuilt, the back is straight,
So that I read, and you look at me.
What's going to change, babe? You're beautiful, like life itself -
I will never be more important than business.
I will be thirty-two or forty-two,
There is a certainty that the culprit of the celebration
You will continue to be;
This is a closed cycle: you have to move words in me,
They burn, and you look at the fire.
It would be mean to give up everything or die,
While I, for example, is alive.