Я входил вместо дикого зверя в клетку,
выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,
жил у моря, играл в рулетку,
обедал черт знает с кем во фраке.
С высоты ледника я озирал полмира,
трижды тонул, дважды бывал распорот.
Бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.
Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
надевал на себя что сызнова входит в моду,
сеял рожь, покрывал черной толью гумна
и не пил только сухую воду.
Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.
Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
перешел на шепот. Теперь мне сорок.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.
I entered instead of a wild beast in a cage,
burned out his term and klikuhu nail in the barracks ,
lived by the sea, playing roulette
dinner the hell with anyone in a frock coat .
From the height of the glacier I looked around half of the world ,
three drowned twice been ripped .
Threw the country that I nursed .
Forgotten of me can reach the city.
I wandered in the plains , remembering the screams of the Hun ,
put on yourself that is catching on all over again ,
sow rye, black roofing paper covered threshing floor
and drank only water dry .
I let into my dreams bronzed pupil convoy
ate the bread of exile , leaving crusts.
Let his chords all sounds , in addition to howling ;
whispering . Now I am forty .
What should I say about life? That was long .
Only with the grief I feel solidarity.
But as long as my mouth did not score the clay ,
heard of it will only be helpful .