Текст песни Раз-два-три, ветер изменится - Глава 9 отрывок 7

Мои собственные реакции крайне просты: когда я хочу спать – я иду в кровать, когда я хочу есть – я иду на кухню, когда мне плохо – я иду к доктору Лектеру. Однако в тот момент я не нахожу в себе сил подняться и выйти из квартиры. Я остаюсь сидеть там, где сижу, подвывая от боли в висках, и глотаю ком в горле вместо ланча.
Я знаю, что мне нужно позвонить Ганнибалу, я знаю, что мне нужно перейти на кухню и съесть что-нибудь. Принять горячий душ и лечь спать. Я знаю, что мне нужно прекратить ненавидеть себя за вещи, которые я не совершал, но почему-то все эти знания никак не помогают мне подняться с пола. И поэтому с двенадцати утра до шести вечера я предаюсь радостному переживанию сплина и душащего одиночества, лежа на половике в ванной.
Каждый из нас останется один на один с собственной болью, и хорошо, если это происходит в декорациях квартиры, под теплым одеялом и телевизором, бормочущим в соседней комнате. Хорошо, если в момент, когда на тебя обрушится осознание того, насколько невыносима и омерзительна твоя жизнь, ты не будешь стоять на сцене, и директор твоей школы не будет порываться вручить тебе аттестат. Хорошо, если ты сможешь перетерпеть и разрыдаться дома, а не у всех на виду, поджав губы и вцепившись в собственное запястье.
Я не могу справиться со своими переживаниями в одиночестве – эти удивительные эпизоды, когда меня захлестывает паника: кровь на полу, кровь на стенах и песенка «Гори, гори, маленькая звездочка» - никогда не заканчиваются счастливо. Никто не приходит спасти меня, никто не присылает мне срочное письмо с вложением: «Уилл, приходи ко мне на чай». Остаюсь я. Я и моя боль.
К шести вечера эта компания порядком наскучивает.

В шесть у меня затекают руки и ноги, поэтому первые две попытки встать оканчиваются жалкой неудачей, после которой я снова опускаюсь на пол и делаю несколько глубоких вдохов. Я не могу справиться даже со своим телом, я не могу справиться со своими чувствами – я не могу ничего, кроме как забиться в угол и жалобно выть, надеясь, что кто-нибудь из соседей подумает, что кто-то мучается животных и вызовет полицию. Я делаю все очень медленно: медленно встаю на колени, медленно делаю первый шаг к двери, чувствуя, как в ноги впиваются еловые лапы, медленно открываю дверь и, оглянувшись по сторонам, точно так же жалко перебираюсь в комнату. Это может казаться нелепым и детским заявлением, но пару минут у меня перед глазами плывут черные круги от усталости, и я с трудом снова начинаю дышать, прежде чем приподнимаюсь с пола.
Внутренняя борьба с собой отнимает слишком много времени и сил; я валюсь на кровать и подтягиваю к себе ноги, стараясь стать как можно меньше и сжать внутри себя ощущение пустоты. Я смотрю в стену, смотрю в потолок, я рассматриваю корешок книги на тумбочке, и только спустя минут двадцать я решаюсь подтянуть к себе телефон.
У меня нет заготовленного текста молитвы, который я бы смог прошептать в трубку, надеясь быть услышанным и понятым. Я не репетировал свою первую реплику, не прогонял в голове этот диалог – я лежу и слушаю долгие гудки, которые эхом отдаются в моей квартире, и мысленно повторяю свое имя, чтобы не забыть представиться.
Он говорит: «Алло?».

И я кладу трубку. Потому что единственное, что я могу ответить на это: «Я страдаю. Я невыносимо страдаю. Забери меня отсюда». У доктора Лектера пациенты, у доктора Лектера своя жизнь – доктор Лектер не должен меня спасать. Почему-то совсем не вид разодранных тел, не тотальное одиночество, не ощущение собственной беспомощности доканывает меня, почему-то мысль о том, что доктор Лектер не придет, настолько невыносима, что я начинаю выть.