Мне обещали прощать и надеяться,
если по случаю лучшее сбудется,
если ветрами печали развеются,
если сверхновая ночью почудится.
Мне обещали отсрочить долги мои
до бесконечности, до отощания -
и обещания вылились в мнимые
признаки бегства от обнищания.
И приходил я, забытый и брошенный,
к бывшим знакомым, друзьям и приятелям,
только ненужный я был и непрошенный,
и разговаривали, как с предателем.
Глаз я искал, что утешить могли меня,
памяти, знавшей моё имя-отчество -
но у минувшего не было имени...
И зародилось во мне одиночество.
И обещал я не верить, не каяться,
души людские поставив мишенями,
даже тогда, когда враг постарается
пол предо мной исцарапать коленями.
И обещал я, как яблоки кислые,
лица давить, усмехаясь над жертвами -
и, не спеша, небольшие долги свои
стал возвращать заказными конвертами.
И не поверил, когда безутешная
письма писала мне лучшая самая -
их разрывал, не читая, небрежно я,
и не отправил в ответ телеграммы я.
И не добил я больного и хилого,
дабы мои оправдались пророчества -
он не погиб, но и я не простил его,
и ликовало во мне одиночество.
...Но, не спросясь у живущего племени,
было недолгим его ликование,
и у минувшего не было времени,
чтоб утвердить меня в новом призвании.
Как ни удерживал перерождение -
сила родства всё во мне опрокинула,
минула злость моя, как наваждение,
и одиночество начисто сгинуло.
И полетели опять обещания,
незабыванью строча обязательства,
снова прощение, как бы прощание
с манией видеть во многом предательство,
вихрями нежность устои коверкала,
стёрлась печать отрешения дочиста...
Только в прихожей квадратное зеркало,
как трафарет моего одиночества.
<1979>
I was promised to forgive and hope,
if on occasion the best will come true,
if the winds of grief wax,
if supernova at night is imagined.
I was promised to postpone my debts
up to infinity, until otoschaniya -
and the promises flowed into imaginary
signs of flight from impoverishment.
And I came, forgotten and abandoned,
to former acquaintances, friends and friends,
only unnecessary I was and uninvited,
and they talked like a traitor.
I was looking for an eye that could comfort me,
memory, who knew my name-patronymic -
but the past had no name ...
And loneliness was born in me.
And I promised not to believe, not to repent,
the souls of men with targets,
even when the enemy tries
floor before me scratching my knees.
And I promised, like apples sour,
faces press, grinning at the victims -
and, slowly, small debts
began to return customized envelopes.
And he did not believe when inconsolable
letters were written to me by the best -
they were ripped apart, not read, carelessly I,
and did not send a telegram in return.
And I did not finish off the sick and frail,
so that my prophesies are justified -
he did not perish, but I did not forgive him,
and rejoiced in me loneliness.
... But, without asking the living tribe,
was short-lived his rejoicing,
and the past did not have time,
to confirm me in a new vocation.
As much as it kept the rebirth -
the power of kinship has overturned everything in me,
my anger passed like a delusion,
and loneliness completely disappeared.
And again the promises flew again,
a memorable string of obligations,
forgiveness again, as if saying goodbye
with a mania to see in many ways a betrayal,
whirlwinds tenderness,
the seal of detachment has been erased ...
Only in the hallway is a square mirror,
The stencil of my loneliness.
& lt; 1979 & gt;