Текст песни Александр Гинзбург - Баллада о кембрийской глине
Просмотров
41
0 чел. считают текст песни верным
1 чел. считают текст песни неверным
Для вашего ознакомления предоставлен текст песни Александр Гинзбург - Баллада о кембрийской глине, а еще перевод песни с видео или клипом. Также вы можете прослушать песню онлайн
Из разорванных альвеол
воздух - клочья ржавой пены -
Вырывается наружу еле слышными словами:
- Радуйся, народ афинский, ты не встанешь на колени -
Вновь одержана победа над великими врагами.
Если бы у Леонида был такой посланник верный,
Марафонцы б назывались фермопильцами, что верно…
Не было у Леонида ни фаланги для подмоги,
Ни квадриги легконогой, ни гермесовых сандалий,
И сказал он волонтёру:
- Ты обратною дорогой
Расскажи народу Спарты, что стоим мы, где стояли.
Только раненному в руку я могу доверить этот
Взмах последнего привета и мучительную смерть.
Скажет мне историк рьяный (как перечить старикану?):
- Ты не веришь Геродоту, ты оспориваешь быль!
Я отвечу:
- Верю, верю, но хотелось бы мне, братцы,
Чтоб горел у этой притчи несгорающий фитиль!
Ведь наша память мягче воска - жирною кембрийской глиной
Сглаживает все детали, лижет острые края.
Наша память твёрже камня - тонкие овалит грани,
Наша память словно птица - птица в клетке из вранья.
Я там был и это видел, но рассказывать не просто -
Ведь бродяги не особо говорливы и честны…
Это - всё равно, что в детстве посмотреть картины Босха
И заикою остаться, испугавшись на всю жизнь.
А когда приходит зрелость, и испуг проходит детский,
Потому что пантомима жизни много крат страшней, -
Сквозь осенних листьев прелость пробивается нерезкий
Босха свет, Иеронима, - ярче, яростней, ясней!
Я прошёл двенадцать поприщ - сбиты ноги о булыжник,
Я прополз двенадцать стадьев - ногти сорваны о камни,
И двенадцать лун восходит - в ноздри тухлая отрыжка,
И двенадцать солнц садится на дорогу в пене ржавой,
И два раза по двенадцать изменялся номер века -
Говорю вам только правду, как ни горько, правду, братцы:
Ничего там не осталось - ни следа, ни человека,
Только камни, только небо, только память, только Спарта!
Через высохшие связки раскалённою стрелою
Вырывается наружу, вырвав купидонов лук,
Воздух. И его сменяя, обнимает сердце стужа,
На чело ложится острой ржавой проволоки круг.
И летит победный шёпот в неизвестные пределы,
Сквозь непрожитые годы, сквозь хромые километры,
В переводе на латинский, переводе неумелом:
"Ave vita! Morituri te salutant!" - выше смерти!
Говорите - это враки? Растворится глина жижей?
Сердца колокол не замер, я там не жил - я там был!
И незрячими глазами я заплачу и увижу
Триста воинов атаки - верных стражей Фермопил!
Навсегда в тени от солнца, тысячами стрел закрытом,
Равнодушных и прекрасных верных стражей Фермопил.
Я не стал бы их тревожить, но на что же опереться?
Среди смуты и забвенья боги - гордые - молчат…
И замедленные вздохи остывающего сердца
Слышит странник своевольный, возвратившийся назад.
И бесчинствуют химеры беззащитным ранним утром,
На победный взрыв аорты выдох горький сохрани:
"Ave vita! Ave vita! Morituri te salutant!"
Я последним из когорты принимаю бой в тени.
1998
воздух - клочья ржавой пены -
Вырывается наружу еле слышными словами:
- Радуйся, народ афинский, ты не встанешь на колени -
Вновь одержана победа над великими врагами.
Если бы у Леонида был такой посланник верный,
Марафонцы б назывались фермопильцами, что верно…
Не было у Леонида ни фаланги для подмоги,
Ни квадриги легконогой, ни гермесовых сандалий,
И сказал он волонтёру:
- Ты обратною дорогой
Расскажи народу Спарты, что стоим мы, где стояли.
Только раненному в руку я могу доверить этот
Взмах последнего привета и мучительную смерть.
Скажет мне историк рьяный (как перечить старикану?):
- Ты не веришь Геродоту, ты оспориваешь быль!
Я отвечу:
- Верю, верю, но хотелось бы мне, братцы,
Чтоб горел у этой притчи несгорающий фитиль!
Ведь наша память мягче воска - жирною кембрийской глиной
Сглаживает все детали, лижет острые края.
Наша память твёрже камня - тонкие овалит грани,
Наша память словно птица - птица в клетке из вранья.
Я там был и это видел, но рассказывать не просто -
Ведь бродяги не особо говорливы и честны…
Это - всё равно, что в детстве посмотреть картины Босха
И заикою остаться, испугавшись на всю жизнь.
А когда приходит зрелость, и испуг проходит детский,
Потому что пантомима жизни много крат страшней, -
Сквозь осенних листьев прелость пробивается нерезкий
Босха свет, Иеронима, - ярче, яростней, ясней!
Я прошёл двенадцать поприщ - сбиты ноги о булыжник,
Я прополз двенадцать стадьев - ногти сорваны о камни,
И двенадцать лун восходит - в ноздри тухлая отрыжка,
И двенадцать солнц садится на дорогу в пене ржавой,
И два раза по двенадцать изменялся номер века -
Говорю вам только правду, как ни горько, правду, братцы:
Ничего там не осталось - ни следа, ни человека,
Только камни, только небо, только память, только Спарта!
Через высохшие связки раскалённою стрелою
Вырывается наружу, вырвав купидонов лук,
Воздух. И его сменяя, обнимает сердце стужа,
На чело ложится острой ржавой проволоки круг.
И летит победный шёпот в неизвестные пределы,
Сквозь непрожитые годы, сквозь хромые километры,
В переводе на латинский, переводе неумелом:
"Ave vita! Morituri te salutant!" - выше смерти!
Говорите - это враки? Растворится глина жижей?
Сердца колокол не замер, я там не жил - я там был!
И незрячими глазами я заплачу и увижу
Триста воинов атаки - верных стражей Фермопил!
Навсегда в тени от солнца, тысячами стрел закрытом,
Равнодушных и прекрасных верных стражей Фермопил.
Я не стал бы их тревожить, но на что же опереться?
Среди смуты и забвенья боги - гордые - молчат…
И замедленные вздохи остывающего сердца
Слышит странник своевольный, возвратившийся назад.
И бесчинствуют химеры беззащитным ранним утром,
На победный взрыв аорты выдох горький сохрани:
"Ave vita! Ave vita! Morituri te salutant!"
Я последним из когорты принимаю бой в тени.
1998
From ruptured alveoli
air - shreds of rusty foam -
Bursts out with barely audible words:
- Rejoice, people of Athens, you will not kneel -
Victory over great enemies has been won again.
If Leonidas had such a faithful messenger,
Marathon runners used to be called Thermopilians, which is true ...
Leonid did not have a phalanx for help,
No lightfoot quadriga, no Hermes sandals,
And he said to the volunteer:
- You are the way back
Tell the people of Sparta that we are standing where we were.
Only to the wounded in the arm can I trust this
A wave of last greetings and a painful death.
The zealous historian will tell me (how to contradict the old man?):
- You do not believe Herodotus, you dispute the reality!
I will answer:
- I believe, I believe, but I would like to, brothers,
So that this parable burns a non-combustible wick!
After all, our memory is softer than wax - greasy Cambrian clay
Smoothes all details, licks sharp edges.
Our memory is harder than stone - thin oval facets,
Our memory is like a bird - a bird in a cage of lies.
I was there and saw it, but it's not easy to tell -
After all, vagabonds are not particularly talkative and honest ...
It's like seeing Bosch's paintings as a child
And stay a stutter, scared for life.
And when maturity comes and the child's fright passes,
Because the pantomime of life is many times worse, -
Through the autumn leaves, beauty breaks unsharp
Bosch light, Jerome - brighter, fiercer, clearer!
I walked twelve runs - my feet hit the cobblestone
I crawled twelve stadiums - nails ripped off stones,
And twelve moons rise - a rotten belch in the nostrils,
And twelve suns set on the road in rusty foam,
And the century number changed two times twelve -
I tell you only the truth, no matter how bitter it is, the truth, brothers:
Nothing remained there - not a trace, not a person,
Only stones, only heaven, only memory, only Sparta!
Through dried ligaments with a red-hot arrow
Bursts out, plucking the cupids' bow,
Air. And replacing it, the cold embraces the heart,
A circle falls on the forehead with a sharp rusty wire.
And a victorious whisper flies into unknown limits,
Through the unlived years, through the lame kilometers,
Translated into Latin, translated ineptly:
"Ave vita! Morituri te salutant!" - above death!
Are you talking about lies? Will the clay dissolve into slurry?
The bell of the heart did not stop, I did not live there - I was there!
And with blind eyes I will cry and see
Three hundred warriors of the attack - loyal guards of Thermopylae!
Forever in the shade of the sun, closed by a thousand arrows,
The indifferent and beautiful loyal guardians of Thermopylae.
I wouldn't bother them, but what should I rely on?
Among confusion and oblivion, the gods - the proud - are silent ...
And the slowed sighs of a cooling heart
He hears the headstrong wanderer who has returned.
And the chimeras rampage on the defenseless early morning,
Save the bitter exhalation for the victorious explosion of the aorta:
"Ave vita! Ave vita! Morituri te salutant!"
I am the last of the cohort to accept combat in the shadows.
1998
air - shreds of rusty foam -
Bursts out with barely audible words:
- Rejoice, people of Athens, you will not kneel -
Victory over great enemies has been won again.
If Leonidas had such a faithful messenger,
Marathon runners used to be called Thermopilians, which is true ...
Leonid did not have a phalanx for help,
No lightfoot quadriga, no Hermes sandals,
And he said to the volunteer:
- You are the way back
Tell the people of Sparta that we are standing where we were.
Only to the wounded in the arm can I trust this
A wave of last greetings and a painful death.
The zealous historian will tell me (how to contradict the old man?):
- You do not believe Herodotus, you dispute the reality!
I will answer:
- I believe, I believe, but I would like to, brothers,
So that this parable burns a non-combustible wick!
After all, our memory is softer than wax - greasy Cambrian clay
Smoothes all details, licks sharp edges.
Our memory is harder than stone - thin oval facets,
Our memory is like a bird - a bird in a cage of lies.
I was there and saw it, but it's not easy to tell -
After all, vagabonds are not particularly talkative and honest ...
It's like seeing Bosch's paintings as a child
And stay a stutter, scared for life.
And when maturity comes and the child's fright passes,
Because the pantomime of life is many times worse, -
Through the autumn leaves, beauty breaks unsharp
Bosch light, Jerome - brighter, fiercer, clearer!
I walked twelve runs - my feet hit the cobblestone
I crawled twelve stadiums - nails ripped off stones,
And twelve moons rise - a rotten belch in the nostrils,
And twelve suns set on the road in rusty foam,
And the century number changed two times twelve -
I tell you only the truth, no matter how bitter it is, the truth, brothers:
Nothing remained there - not a trace, not a person,
Only stones, only heaven, only memory, only Sparta!
Through dried ligaments with a red-hot arrow
Bursts out, plucking the cupids' bow,
Air. And replacing it, the cold embraces the heart,
A circle falls on the forehead with a sharp rusty wire.
And a victorious whisper flies into unknown limits,
Through the unlived years, through the lame kilometers,
Translated into Latin, translated ineptly:
"Ave vita! Morituri te salutant!" - above death!
Are you talking about lies? Will the clay dissolve into slurry?
The bell of the heart did not stop, I did not live there - I was there!
And with blind eyes I will cry and see
Three hundred warriors of the attack - loyal guards of Thermopylae!
Forever in the shade of the sun, closed by a thousand arrows,
The indifferent and beautiful loyal guardians of Thermopylae.
I wouldn't bother them, but what should I rely on?
Among confusion and oblivion, the gods - the proud - are silent ...
And the slowed sighs of a cooling heart
He hears the headstrong wanderer who has returned.
And the chimeras rampage on the defenseless early morning,
Save the bitter exhalation for the victorious explosion of the aorta:
"Ave vita! Ave vita! Morituri te salutant!"
I am the last of the cohort to accept combat in the shadows.
1998