А она говорит: "Иди уж тогда один, или с кем угодно - но всё-таки ты иди, а таких, как я, говорит - в общем, пруд пруди, миллион на рупь."
Он смеется: "Я пригрелся к твоей груди, хоть целуй меня, хоть в ад за собой веди, а уйти решишь - так всё же предупреди, я тогда умру."
А она говорит: "Куда тебе - умирать? Ведь тебе играть и публику собирать, ты аккордом бей и диски свои пирать, а меня - пусти."
Он вздыхает: "Ну, вот как тебе объяснять - ведь с тобой проститься - то же, что кожу снять, как в ладони стрекозу закрутить и смять, как дитя растить"
А она говорит: "Куда мне теперь к тебе? Ты герой, - говорит, а я выскочка и плебей, вот играй, говорит теперь на свой трубе - открывай свой счет".
Он рыдает и поет, как ночной прибой: "Ну вот, хочешь, - говорит, - разобью гобой, мне плевать, - говорит - вот я ведь уже с тобой, так чего ж еще?
Я ведь с музыкой, - говорит, всё веду войну, я кричу в ее горячую пелену, мол, прими, говорю, впусти, мол еще одну, по знакомству, так.
А она говорит: "Мы вместе, а я нигде, я сушу слова на старой словороде, я копаюсь в их горячей гнилой руде, но опять не в такт"
Я ведь вечно пораженщина - говорит, я живу - да вот внутри у меня горит - у меня ведь дистония, нефрит, гастрит - ну, куда до вас.
Он хохочет: "Да, в обиду тебя не дашь, но когда ты, дорогая, меня продашь, то купи бумаги нотной и карандаш, я впишу тебя в этот вальс.
Я впишу тебя в свой солнечный разнобой, тонким контуром, щекой на ветру рябой, в этот свет, далекий страшный и голубой, в эту даль и боль
Чтоб когда захочешь - быть тебе не одной, чтобы быть тебе и нотами и струной, у тебя выходные, а у меня входной, но ведь я с тобой.
Я шепчу ей, что кончается тишина, что смешна вина, что чаша полна вина, что заря бледна, что ночь впереди темна. Что закат - в дугу..
Я шепчу ей, что пою ее и кляну. Что я ради нее, что хочешь, переверну. Что боюсь ее, никому ее не верну. И она тихонько рождается между губ.
And she says: "Go alone then, or with anyone - but still you go, and people like me say - in general, a dime a dozen, a million for rubbish."
He laughs: "I've warmed to your chest, even kiss me, even lead to hell, and you'll decide to leave - so still be warned, then I'll die."
And she says: "Where do you want to die? After all, you have to play and collect the public, you beat the chords and drive your pianos, but let me go."
He sighs: "Well, that's how to explain to you - it's the same with you to say goodbye - the same as to remove the skin, as in the palm of a dragonfly twist and crumple, as a child raise"
And she says: "Where do I go for you now?" You are a hero, "he says, and I'm an upstart and a plebeian, so play, now speaks to your pipe - open your account."
He sobs and sings like a night surf: "Well, you want," he says, "I'll break the oboe, I do not care," he says, "I'm already with you, so what else?"
I'm with music, "he says," I'm waging war, I'm screaming at her hot veil, they say, take it, I say, let them in, they say, one more, after acquaintance, like that.
And she says: "We are together, and I'm nowhere, I dry the words on the old word, I dig in their hot rotten ore, but again not in time"
I'm always amazed - I say, I live - but inside I'm burning - I have dystonia, nephritis, gastritis - well, to where you are.
He laughs: "Yes, I will not let you offend, but when you, my dear, sell me, then buy paper notes and a pencil, I'll write you into this waltz.
I'll write you into my sunny raznoboy, thin contour, cheek in the wind pock-marked, in this light, far terrible and blue, in this distance and pain
So that when you want to - be you not alone, to be you and notes and a string, you have a weekend, and I have an entrance, but I'm with you.
I whisper to her that the silence ends, that the wine is ridiculous, that the cup is full of wine, that the dawn is pale, that the night ahead is dark. That the sunset is in the arc ..
I whisper to her that I sing it and I swear it. What I for her, whatever you want, I'll turn. That I'm afraid of her, I will not return it to anyone. And it is quietly born between the lips.