Lyrics аля кудряшева - На небе только и разговоров, что о море
Views
273
0 people consider the lyrics to be true
0 people consider the lyrics of the song incorrect
The lyrics of the song are provided for your reference аля кудряшева - На небе только и разговоров, что о море, and also a translation of a song with a video or clip.
На небе только и разговоров, что о море.
Перед воротами очередь хуже рыночной,
Тесно и потно, дети, пропойцы, бабищи.
Это понятно – на стороне изнаночной
нет уже смысла выглядеть подобающе.
Топчутся – словно утром в метро на Бутово,
словно в Новосибирске в момент затмения.
десять веков до закрытья – а им как будто бы
десять минут осталось, а то и менее.
Тошно и душно. Скоро там будет кровь или
обмороки. Мария отходит в сторону,
где посвободней, где веришь, что Райский сад.
к хрупкой высокой девочке с тонким профилем,
с косами цвета сажи и крыльев ворона
и с серебряными нитками в волосах.
Смотрят оттуда на всё это злое варево
И им просто приходится разговаривать.
Ты откуда? Я – из большого города,
Я оттуда, где небо не помнит синего,
Добраться до дома – разве что на троллейбусе.
Ты будешь смеяться – родители шибко гордые,
Имечко – Пенелопа, а мне – носи его
Ладно, хорошо, что еще не Лесбией.
А ты откуда? Я тоже, знаешь, из города,
Мои родители были – напротив – лодыри.
когда окликают – я не беру и в голову.
Как Мюллер в Германии, Смит на задворках Лондона.
Но как бы то ни было – я сюда не хотела,
вот если бы он не ушел тогда в злую небыль.
Вот если бы мне хоть слово о нем, хоть тело.
..молчат и смотрят каждая в своё небо.
А мой я даже знаю, куда ушел.
И мне бы – хоть знать, что там ему хорошо.
А в очереди предлагают кроссовки дешево
И сувениры в виде ключей на пояс.
…Ты знаешь, как это бывает – вот так всё ждешь его,
А после не замечаешь, что едет поезд.
И ищешь силы в себе – потому что где ж еще,
И давишь тревогу в объятиях серых пепельниц.
… или тебе говорят: «Ты держись». Ты держишься
За поручень, за нож, за катетер капельниц.
А я была – и внешне так даже чистенько,
Ходила на работу бугристой улочкой,
В метро по вечерам набивалась плотненько.
А муж мой сошел с ума и в конце бесчисленно
Вырезывал колыбельки, игрушки, дудочки,
Он, знаешь, был высококлассным плотником.
Да что я тебе говорю – ты уже ученая.
Пенелопа гладит теплые кудри черные.
Говорит – послушай, но если бы что-то страшное,
То как-нибудь ты узнала бы – кто-то выдал бы
А значит, что есть надежда – минус на минус.
- Мне снилось, что Иосиф ножом окрашенным
На сердце моём его имя навечно выдолбил.
– И мне, ты знаешь, тоже такое снилось.
Их накрывает тень от сухой оливы.
Толпа грохочет, как камни в момент прилива.
Он мне говорил – ну, что со мной может статься-то,
По морю хожу на цыпочках – аки посуху,
В огне не горю, не знаю ни слёз, ни горя.
Цитировал что-то из Цицерона с Тацитом,
Помахивал дорожным истертым посохом.
– Я знаю, Мария. Мой тоже ходил по морю
Мой тоже побеждал, говорил, подшучивал,
Родился в рубашке – шелковой, тонкой, вышитой,
И всё – убеждал – всегда по его веленью.
А если не по его – то тогда по щучьему,
Забрался на самый верх – ну куда уж выше-то,
Не видел, что стою уже на коленях.
И вот еще – утешали меня порою,
Что имя его гремит, словно звон набатный.
Подсунули куклу, глянцевого героя
Как Малышу – игрушечную собаку.
- Я знаю, знаю. Я слышала в шуме уличном,
Что он, мол, бог – и, значит, на небе прямо.
как будто не догадаюсь, как будто дурочка,
как будто бы у богов не бывает мамы.
- Он всё говорил, что пути его бесконечны.
- Конечно.
И гогот толпы – как будто в ушах отвертками,
Как будто камнем в вымученный висок.
Пенелопа нелепо курит подряд четвертую.
В босоножки Марии забился теплый песок.
Ну, что там? Доругались ли, доскандалили?
А было похоже – снег заметал в сандалии,
Волхвы бубнили в ритм нечетким систолам,
какой-то зверь в колено дышал опасливо,
И он был с ней неразрывно, больно, неистово,
О Боже мой, как она тогда была счастлива.
– Да, что мы всё о них… Кстати, как спасаешься,
Когда за окном такое, что не вдыхается,
Сквозь рваный снег гриппозный фонарь мигает,
Когда устало, слепо по дому
Перед воротами очередь хуже рыночной,
Тесно и потно, дети, пропойцы, бабищи.
Это понятно – на стороне изнаночной
нет уже смысла выглядеть подобающе.
Топчутся – словно утром в метро на Бутово,
словно в Новосибирске в момент затмения.
десять веков до закрытья – а им как будто бы
десять минут осталось, а то и менее.
Тошно и душно. Скоро там будет кровь или
обмороки. Мария отходит в сторону,
где посвободней, где веришь, что Райский сад.
к хрупкой высокой девочке с тонким профилем,
с косами цвета сажи и крыльев ворона
и с серебряными нитками в волосах.
Смотрят оттуда на всё это злое варево
И им просто приходится разговаривать.
Ты откуда? Я – из большого города,
Я оттуда, где небо не помнит синего,
Добраться до дома – разве что на троллейбусе.
Ты будешь смеяться – родители шибко гордые,
Имечко – Пенелопа, а мне – носи его
Ладно, хорошо, что еще не Лесбией.
А ты откуда? Я тоже, знаешь, из города,
Мои родители были – напротив – лодыри.
когда окликают – я не беру и в голову.
Как Мюллер в Германии, Смит на задворках Лондона.
Но как бы то ни было – я сюда не хотела,
вот если бы он не ушел тогда в злую небыль.
Вот если бы мне хоть слово о нем, хоть тело.
..молчат и смотрят каждая в своё небо.
А мой я даже знаю, куда ушел.
И мне бы – хоть знать, что там ему хорошо.
А в очереди предлагают кроссовки дешево
И сувениры в виде ключей на пояс.
…Ты знаешь, как это бывает – вот так всё ждешь его,
А после не замечаешь, что едет поезд.
И ищешь силы в себе – потому что где ж еще,
И давишь тревогу в объятиях серых пепельниц.
… или тебе говорят: «Ты держись». Ты держишься
За поручень, за нож, за катетер капельниц.
А я была – и внешне так даже чистенько,
Ходила на работу бугристой улочкой,
В метро по вечерам набивалась плотненько.
А муж мой сошел с ума и в конце бесчисленно
Вырезывал колыбельки, игрушки, дудочки,
Он, знаешь, был высококлассным плотником.
Да что я тебе говорю – ты уже ученая.
Пенелопа гладит теплые кудри черные.
Говорит – послушай, но если бы что-то страшное,
То как-нибудь ты узнала бы – кто-то выдал бы
А значит, что есть надежда – минус на минус.
- Мне снилось, что Иосиф ножом окрашенным
На сердце моём его имя навечно выдолбил.
– И мне, ты знаешь, тоже такое снилось.
Их накрывает тень от сухой оливы.
Толпа грохочет, как камни в момент прилива.
Он мне говорил – ну, что со мной может статься-то,
По морю хожу на цыпочках – аки посуху,
В огне не горю, не знаю ни слёз, ни горя.
Цитировал что-то из Цицерона с Тацитом,
Помахивал дорожным истертым посохом.
– Я знаю, Мария. Мой тоже ходил по морю
Мой тоже побеждал, говорил, подшучивал,
Родился в рубашке – шелковой, тонкой, вышитой,
И всё – убеждал – всегда по его веленью.
А если не по его – то тогда по щучьему,
Забрался на самый верх – ну куда уж выше-то,
Не видел, что стою уже на коленях.
И вот еще – утешали меня порою,
Что имя его гремит, словно звон набатный.
Подсунули куклу, глянцевого героя
Как Малышу – игрушечную собаку.
- Я знаю, знаю. Я слышала в шуме уличном,
Что он, мол, бог – и, значит, на небе прямо.
как будто не догадаюсь, как будто дурочка,
как будто бы у богов не бывает мамы.
- Он всё говорил, что пути его бесконечны.
- Конечно.
И гогот толпы – как будто в ушах отвертками,
Как будто камнем в вымученный висок.
Пенелопа нелепо курит подряд четвертую.
В босоножки Марии забился теплый песок.
Ну, что там? Доругались ли, доскандалили?
А было похоже – снег заметал в сандалии,
Волхвы бубнили в ритм нечетким систолам,
какой-то зверь в колено дышал опасливо,
И он был с ней неразрывно, больно, неистово,
О Боже мой, как она тогда была счастлива.
– Да, что мы всё о них… Кстати, как спасаешься,
Когда за окном такое, что не вдыхается,
Сквозь рваный снег гриппозный фонарь мигает,
Когда устало, слепо по дому
In the sky only talk about the sea.
Before the gate, the queue is worse than the market,
Closely and sweaty, children, drunks, babischi.
This is understandable - on the side of the purl
there is no point in looking right.
They are hanging - like in the morning in the metro on Butovo,
as if in Novosibirsk at the time of the eclipse.
ten centuries before the closure - and they seem to
ten minutes left, or even less.
It's sick and stuffy. Soon there will be blood or
fainting. Maria steps aside,
where you are more free, where you believe that the Garden of Eden.
to a fragile tall girl with a thin profile,
with braids of soot and wings
and with silver threads in her hair.
They look from there to all this evil brew
And they just have to talk.
Where are you from? I'm from a big city,
I'm from where the sky does not remember the blue,
Get to the house - except on the trolley.
You will laugh - parents are very proud,
Imechko - Penelope, and me - carry it
Okay, well, that's not Lesbia.
And where are you from? I, too, you know, from the city,
My parents were - on the contrary - loafers.
when they call out, I do not even take it into my head.
Like Mueller in Germany, Smith is in the backyard of London.
But anyway - I did not want to come here,
now if he had not gone then into an evil fiction.
Now, if only I had a word about him, even a body.
.. they are silent and look each into their own sky.
And mine, I even know where I went.
And I would at least know what's good for him there.
And in the queue offer sneakers cheap
And souvenirs in the form of keys to the belt.
... You know how it happens - that's how you are waiting for him,
And then you do not notice that the train is going.
And look for strength in yourself - because where else,
And you press the alarm in the embrace of the gray ashtrays.
... or they say: "You hold on". You hold on
For the handrail, for the knife, for the dropper catheter.
And I was - and outwardly so even neatly,
I went to work with a lumpy little street,
In the subway in the evenings packed tightly.
And my husband went insane and in the end countless
He cut out cradles, toys, pipes,
He was a high-class carpenter, you know.
Yes, I'm telling you - you're already a scientist.
Penelope ironed warm curls black.
He says - listen, but if something terrible,
Then somehow you would know - someone would give out
So, there is hope - minus the minus.
- I dreamed that Joseph knife stained
At my heart, his name is forever hollowed out.
"And I, you know, also dreamed that."
They are covered with a shadow from a dry olive tree.
The crowd rumbles like stones at the time of the tide.
He told me - well, what can happen to me,
On the sea I go on tiptoe - aki dry,
I do not burn in the fire, I do not know tears or sorrow.
He quoted something from Cicero to Tacitus,
Waved a worn road stick.
"I know, Maria. I, too, walked on the sea
My, too, was winning, talking, joking,
Born in a shirt - silk, thin, embroidered,
And everything - convinced - always by his will.
And if not in his - then then by the pike,
He climbed to the very top - well, which is much higher,
I did not see that I was already on my knees.
And yet - consoled me sometimes,
That his name rattled, like a ringing alarm.
They slipped the doll, the glossy hero
As a Kid - a toy dog.
"I know, I know." I heard in the noise of the street,
That he, they say, is a god - and, therefore, in the sky straight.
as if I do not guess, as if a fool,
as if the gods do not have a mother.
- He kept saying that his ways are endless.
- Of course.
And the cackle of the crowd - as if in the ears with screwdrivers,
As if by a stone in a forced temple.
Penelope ridiculously smokes a fourth.
In the sandals Maria was warm sand.
Well, what is it? Have they quarreled?
And it looked like snow covered in sandals,
The Magi drummed into the rhythm of indistinct systoles,
some beast in the knee breathed cautiously,
And he was with her inseparably, painfully, passionately,
Oh my God, how happy she was then.
- Yes, that we are all about them ... By the way, how to save yourself,
When the window is such that it is not inhaled,
Through the ragged snow the fluffy torch flashes,
When tired, blindly around the house
Before the gate, the queue is worse than the market,
Closely and sweaty, children, drunks, babischi.
This is understandable - on the side of the purl
there is no point in looking right.
They are hanging - like in the morning in the metro on Butovo,
as if in Novosibirsk at the time of the eclipse.
ten centuries before the closure - and they seem to
ten minutes left, or even less.
It's sick and stuffy. Soon there will be blood or
fainting. Maria steps aside,
where you are more free, where you believe that the Garden of Eden.
to a fragile tall girl with a thin profile,
with braids of soot and wings
and with silver threads in her hair.
They look from there to all this evil brew
And they just have to talk.
Where are you from? I'm from a big city,
I'm from where the sky does not remember the blue,
Get to the house - except on the trolley.
You will laugh - parents are very proud,
Imechko - Penelope, and me - carry it
Okay, well, that's not Lesbia.
And where are you from? I, too, you know, from the city,
My parents were - on the contrary - loafers.
when they call out, I do not even take it into my head.
Like Mueller in Germany, Smith is in the backyard of London.
But anyway - I did not want to come here,
now if he had not gone then into an evil fiction.
Now, if only I had a word about him, even a body.
.. they are silent and look each into their own sky.
And mine, I even know where I went.
And I would at least know what's good for him there.
And in the queue offer sneakers cheap
And souvenirs in the form of keys to the belt.
... You know how it happens - that's how you are waiting for him,
And then you do not notice that the train is going.
And look for strength in yourself - because where else,
And you press the alarm in the embrace of the gray ashtrays.
... or they say: "You hold on". You hold on
For the handrail, for the knife, for the dropper catheter.
And I was - and outwardly so even neatly,
I went to work with a lumpy little street,
In the subway in the evenings packed tightly.
And my husband went insane and in the end countless
He cut out cradles, toys, pipes,
He was a high-class carpenter, you know.
Yes, I'm telling you - you're already a scientist.
Penelope ironed warm curls black.
He says - listen, but if something terrible,
Then somehow you would know - someone would give out
So, there is hope - minus the minus.
- I dreamed that Joseph knife stained
At my heart, his name is forever hollowed out.
"And I, you know, also dreamed that."
They are covered with a shadow from a dry olive tree.
The crowd rumbles like stones at the time of the tide.
He told me - well, what can happen to me,
On the sea I go on tiptoe - aki dry,
I do not burn in the fire, I do not know tears or sorrow.
He quoted something from Cicero to Tacitus,
Waved a worn road stick.
"I know, Maria. I, too, walked on the sea
My, too, was winning, talking, joking,
Born in a shirt - silk, thin, embroidered,
And everything - convinced - always by his will.
And if not in his - then then by the pike,
He climbed to the very top - well, which is much higher,
I did not see that I was already on my knees.
And yet - consoled me sometimes,
That his name rattled, like a ringing alarm.
They slipped the doll, the glossy hero
As a Kid - a toy dog.
"I know, I know." I heard in the noise of the street,
That he, they say, is a god - and, therefore, in the sky straight.
as if I do not guess, as if a fool,
as if the gods do not have a mother.
- He kept saying that his ways are endless.
- Of course.
And the cackle of the crowd - as if in the ears with screwdrivers,
As if by a stone in a forced temple.
Penelope ridiculously smokes a fourth.
In the sandals Maria was warm sand.
Well, what is it? Have they quarreled?
And it looked like snow covered in sandals,
The Magi drummed into the rhythm of indistinct systoles,
some beast in the knee breathed cautiously,
And he was with her inseparably, painfully, passionately,
Oh my God, how happy she was then.
- Yes, that we are all about them ... By the way, how to save yourself,
When the window is such that it is not inhaled,
Through the ragged snow the fluffy torch flashes,
When tired, blindly around the house