Осел увидел Соловья
И говорит ему: «Послушай-ка, дружище!
Ты, сказывают, петь великий мастерище.
Хотел бы очень я
Сам посудить, твое услышав пенье,
Велико ль подлинно твое уменье?»
Тут Соловей являть свое искусство стал:
Защелкал, засвистал
На тысячу ладов, тянул, переливался;
То нежно он ослабевал
И томной вдалеке свирелью отдавался,
То мелкой дробью вдруг по роще рассыпался.
Внимало все тогда
Любимцу и певцу Авроры:
Затихли ветерки, замолкли птичек хоры,
И прилегли стада.
Чуть-чуть дыша, пастух им любовался
И только иногда,
Внимая Соловью, пастушке улыбался.
Скончал певец. Осел, уставясь в землю лбом:
«Изрядно, – говорит, – сказать неложно,
Тебя без скуки слушать можно;
А жаль, что незнаком
Ты с нашим петухом;
Еще б ты боле навострился,
Когда бы у него немножко поучился».
Услыша суд такой, мой бедный Соловей
Вспорхнул и – полетел за тридевять полей.
Избави, бог, и нас от этаких судей.
Donkey saw Nightingale
And he says to him: "Listen, my friend!
You, they say, sing a great workman.
I wish I could
Himself to sue, your hearing a song,
Is your skill really great? "
Here the Nightingale showed his art:
Snapped, whistled
In a thousand ways, he pulled, poured;
That he gently weakened
And languid in the distance, he surrendered to the pipe,
Then, with a small fraction, suddenly fell apart through the grove.
Attentive all then
The favorite and the singer of Aurora:
The breezes were silent, the choruses were silent,
And the herds lay down.
A little breathing, the shepherd admired them
And only sometimes,
Attending Nightingale, the shepherdess was smiling.
The singer has died. Donkey, staring at the ground with his forehead:
"Fairly," he says, "it's not hard to say,
You can listen without boredom;
A pity that a stranger
You're with our cock;
If only you had a better time,
Whenever he has learned a little. "
Hearing a court like this, my poor Nightingale
He flew up and flew to the far end of the fields.
God save us from such judges.