смерть наряжает ёлку в фотокарточки папы и мамы.
коленки скулят от йода. праздник - а хочется плакать.
и лишние вилки как рёбра непойманной рыбы скелеты.
я в скатерти дырку сделал - меня отлупили за это.
и гости степенно на стуле за стол опускали спины.
и трепетно передавали друг другу салаты и вина.
и воздуха разом не стало в накуренном жарком доме.
я голову прятал от влажных духами пропахших ладоней.
меня целовали в щёки пунцовые мягкие уши.
ко лбу прижимались губами. виски царапали дужки.
жалели жалели и пили и пили и ватой хмелели.
и в дедушке плакала водка. он мне утыкался в колени.
и бабушка как изваянье крестилась привычно и скоро.
и будто молитву шептала: мне скоро мне скоро мне скоро.
а в полночь часы зазвонили и били 12 ударов.
меня моментально забыли. меня моментально не стало.
а я стал дышать на узоры мороза в кухонной раме.
уверен - так будет теплее уснувшим папе и маме.
death dresses a Christmas tree in the photos of father and mother.
my knees whine with iodine. holiday - but I want to cry.
and superfluous forks as the ribs of fish not caught by skeletons.
I made a hole in the tablecloth - I was stripped for it.
and the guests stepped down stiffly in the chair behind the table.
and tremblingly passed on salads and wines to each other.
and there was no air at once in the smoky hot house.
I hid my head from the damp palms of the damp spirits.
I was kissed on the cheeks with crimson soft ears.
They pressed their lips to their foreheads. whiskey scraped the bow.
regretted pity and drank and drank and waddled with alcohol.
and in the grandfather we wept vodka. he threw me on his knees.
and grandmother as a sculpture was baptized habitually and soon.
and as if she whispered a prayer: it will soon be for me soon.
and at midnight the clock rang and beat 12 strokes.
I was instantly forgotten. I was instantly gone.
and I began to breathe on the patterns of frost in the kitchen frame.
I am sure that it will be warmer for the sleeping father and mother.