Тлеет остывший костер,
на берег брошены весла,
в месяц вонзается острым
шпилем костел.
Вечный и преданный страж,
в речке полощется ива,
и глубоко под обрывом
дремлет, уставши,
лодочка наша,
утлый кораблик наш.
Ночь на латвийской реке
неописуема, ибо
плещется в Гауе рыба,
как на Оке.
Шорох звериных шагов
дальние ельники полнит,
и в полнолунную полночь
мерно проносят
по лесу лоси
кроны своих рогов.
С каплей росы на щеке
по заболоченной тропке
выйду бесшумно и робко
к спящей реке.
Черная плещет вода,
и над тишайшей Веленой
посередине Вселенной,
плавно снижаясь,
кружится аист
у своего гнезда.
август 1976
A cold fire smolders,
paddles are thrown on the shore,
per month pierced sharp
spire church.
Eternal and faithful guardian
in the river willow rinses,
and deep under the cliff
napping, tired,
our boat,
our fragile ship.
Night on the Latvian river
indescribable, for
Splashing in Gaua fish,
as on the Oka.
The rustle of animal steps
distant spruce trees are fattening
and at full moon midnight
sneaking
in the woods elk
crowns of their horns.
With a dew drop on his cheek
on the swamp trail
I will leave silently and timidly
to the sleeping river.
Black splashes water
and over the quietest Vela
in the middle of the universe
smoothly descending
the stork is spinning
at its nest.
August 1976