Тебе,
освистанная,
осмеянная батареями,
тебе,
изъязвленная злословием штыков,
восторженно возношу
над руганью реемой
оды торжественное
«О»!
О, звериная!
О, детская!
О, копеечная!
О, великая!
Каким названьем тебя еще звали?
Как обернешься еще, двуликая?
Стройной постройкой,
грудой развалин?
Машинисту,
пылью угля овеянному,
шахтеру, пробивающему толщи руд,
кадишь,
кадишь благоговейно,
славишь человечий труд.
А завтра
Блаженный
стропила соборовы
тщетно возносит, пощаду моля,—
твоих шестидюймовок тупорылые боровы
взрывают тысячелетия Кремля.
«Слава».
Хрипит в предсмертном рейсе.
Визг сирен придушенно тонок.
Ты шлешь моряков
на тонущий крейсер,
туда,
где забытый
мяукал котенок.
А после!
Пьяной толпой орала.
Ус залихватский закручен в форсе.
Прикладами гонишь седых адмиралов
вниз головой
с моста в Гельсингфорсе.
Вчерашние раны лижет и лижет,
и снова вижу вскрытые вены я.
Тебе обывательское
— о, будь ты проклята трижды!—
и мое,
поэтово
— о, четырежды славься, благословенная! —
You,
booed
ridiculed by batteries
you,
ulcerated by the slander of bayonets,
I lift enthusiastically
over swearing
ode solemn
"ABOUT"!
Oh, bestial!
Oh, baby!
Oh, cheap!
Oh great!
What name are you still called?
How do you turn around again, two-faced?
Slender building
a pile of ruins?
To the machinist,
dust covered with coal,
a miner breaking through a series of ores
you burn,
you are reverent,
praise human labor.
And tomorrow
Blissful
cathedral rafters
He offers in vain, mercy of prayer, -
your six-inch stupid boars
blow up the millennia of the Kremlin.
"Glory".
Wheezing in the dying flight.
The siren of sirens is strangled thin.
You send sailors
on the sinking cruiser,
there,
where is the forgotten
meowed kitten.
And then!
Drunk crowd screamed.
Us otlivachsky twisted in a force.
Butts persecute gray admirals
upside down
from the bridge in Helsingfors.
Yesterday's wounds lick and lick,
and I see the opened veins again.
You are a philistine
- oh, damn you three times! -
and my,
poetic
- oh, glory four times, blessed! -