Текст песни Белла Ахмадулина - Ёлка в больничном коридоре
Просмотров
169
0 чел. считают текст песни верным
0 чел. считают текст песни неверным
Для вашего ознакомления предоставлен текст песни Белла Ахмадулина - Ёлка в больничном коридоре, а еще перевод песни с видео или клипом. Также вы можете прослушать песню онлайн
В коридоре больничном поставили елку. Она
и сама смущена, что попала в обитель страданий.
В край окна моего ленинградская входит луна
и недолго стоит: много окон и много стояний.
К той старухе, что бойко бедует на свете одна,
переходит луна, и доносится шорох стараний
утаить от соседок, от злого непрочного сна
нарушенье порядка, оплошность запретных рыданий.
Всем больным стало хуже. Но все же – канун Рождества.
Завтра кто-то дождется известий, гостинцев, свиданий.
Жизнь со смертью – в соседях. Каталка всегда не пуста –
лифт в ночи отскрипит равномерность ее упаданий.
Вечно радуйся, Дево! Младенца ты в ночь принесла.
Оснований других не оставлено для упований,
но они так важны, так огромны, так несть им числа,
что прощен и утешен безвестный затворник подвальный.
Даже здесь, в коридоре, где елка – причина для слез
(не хотели ее, да сестра заносить повелела),
сердце бьется и слушает, и – раздалось, донеслось:
– Эй, очнитесь! Взгляните – восходит Звезда Вифлеема.
Достоверно одно: воздыханье коровы в хлеву,
поспешанье волхвов и неопытной матери локоть,
упасавший младенца с отметиной чудной во лбу.
Остальное – лишь вздор, затянувшейся лжи мимолетность.
Этой плоти больной, изврежденной трудом и войной,
что нужней и отрадней столь просто описанной сцены?
Но корят – то вином, то другою какою виной
и питают умы рыбьей костью обглоданной схемы.
Я смотрела, как день занимался в десятом часу:
каплей был и блестел, как бессмысленный черный фонарик, –
там, в окне и вовне. Но прислышалось общему сну:
в колокольчик на елке названивал крошка-звонарик.
Занимавшийся день был так слаб, неумел, неказист.
Цвет – был меньше, чем розовый: родом из робких, не резких.
Так на девичьей шее умеет мерцать аметист.
Все потупились, глянув на кроткий и жалобный крестик.
А как стали вставать, с неохотой глаза открывать,
вдоль метели пронесся трамвай, изнутри золотистый.
Все столпились у окон, как дети: – Вот это трамвай!
Словно окунь, ушедший с крючка: весь пятнистый, огнистый.
Сели завтракать, спорили, вскоре устали, легли.
Из окна вид таков, что невидимости Ленинграда
или невидали мне достанет для слез и любви.
– Вам не надо чего-нибудь? – Нет, ничего нам не надо.
Мне пеняли давно, что мои сочиненья пусты.
Сочинитель пустот, в коридоре смотрю на сограждан.
Матерь Божия! Смилуйся! Сына о том же проси.
В День Рожденья Его дай молиться и плакать о каждом!
и сама смущена, что попала в обитель страданий.
В край окна моего ленинградская входит луна
и недолго стоит: много окон и много стояний.
К той старухе, что бойко бедует на свете одна,
переходит луна, и доносится шорох стараний
утаить от соседок, от злого непрочного сна
нарушенье порядка, оплошность запретных рыданий.
Всем больным стало хуже. Но все же – канун Рождества.
Завтра кто-то дождется известий, гостинцев, свиданий.
Жизнь со смертью – в соседях. Каталка всегда не пуста –
лифт в ночи отскрипит равномерность ее упаданий.
Вечно радуйся, Дево! Младенца ты в ночь принесла.
Оснований других не оставлено для упований,
но они так важны, так огромны, так несть им числа,
что прощен и утешен безвестный затворник подвальный.
Даже здесь, в коридоре, где елка – причина для слез
(не хотели ее, да сестра заносить повелела),
сердце бьется и слушает, и – раздалось, донеслось:
– Эй, очнитесь! Взгляните – восходит Звезда Вифлеема.
Достоверно одно: воздыханье коровы в хлеву,
поспешанье волхвов и неопытной матери локоть,
упасавший младенца с отметиной чудной во лбу.
Остальное – лишь вздор, затянувшейся лжи мимолетность.
Этой плоти больной, изврежденной трудом и войной,
что нужней и отрадней столь просто описанной сцены?
Но корят – то вином, то другою какою виной
и питают умы рыбьей костью обглоданной схемы.
Я смотрела, как день занимался в десятом часу:
каплей был и блестел, как бессмысленный черный фонарик, –
там, в окне и вовне. Но прислышалось общему сну:
в колокольчик на елке названивал крошка-звонарик.
Занимавшийся день был так слаб, неумел, неказист.
Цвет – был меньше, чем розовый: родом из робких, не резких.
Так на девичьей шее умеет мерцать аметист.
Все потупились, глянув на кроткий и жалобный крестик.
А как стали вставать, с неохотой глаза открывать,
вдоль метели пронесся трамвай, изнутри золотистый.
Все столпились у окон, как дети: – Вот это трамвай!
Словно окунь, ушедший с крючка: весь пятнистый, огнистый.
Сели завтракать, спорили, вскоре устали, легли.
Из окна вид таков, что невидимости Ленинграда
или невидали мне достанет для слез и любви.
– Вам не надо чего-нибудь? – Нет, ничего нам не надо.
Мне пеняли давно, что мои сочиненья пусты.
Сочинитель пустот, в коридоре смотрю на сограждан.
Матерь Божия! Смилуйся! Сына о том же проси.
В День Рожденья Его дай молиться и плакать о каждом!
In the hallway of the hospital put a Christmas tree. She is
and she herself is confused that she has fallen into the abode of suffering.
The moon enters the edge of my Leningrad window
and not for long: lots of windows and lots of standing.
To the old woman who briskly lives in the world alone,
the moon passes over and a rustle of effort is heard
hide from neighbors, from evil fragile sleep
disturbance of order, mistake of forbidden sobs.
All patients became worse. But still - Christmas Eve.
Tomorrow someone will wait for news, goodies, dates.
Life with death - in the neighbors. Wheelchair is not always empty -
the elevator in the night will creak the uniformity of its falls.
Forever rejoice, Devo! You brought the baby to the night.
The foundations of others are not left for hopes,
but they are so important, so huge, so they don’t have numbers
that the unknown recluse of the basement is forgiven and comforted.
Even here, in the corridor, where the tree is - the reason for tears
(they didn’t want her, but my sister commanded to bring in)
the heart beats and listens, and - it sounded, came:
- Hey, wake up! Take a look - the Star of Bethlehem ascends.
One thing is certain: the cow's sigh in the barn,
the haste of the Magi and the inexperienced mother the elbow,
who has fallen asleep with a mark in the forehead.
The rest is just nonsense, prolonged lie is transience.
This sick flesh, distorted by labor and war,
what is more necessary and more pleasant than the scene just described?
But they are reproaching with wine, then with some other fault.
and nourish the minds of the fish-bone of the gnawed scheme.
I watched as the day worked at the tenth hour:
the drop was and glistened like a meaningless black flashlight, -
there in the window and out. But I heard a general dream:
the little bell on the tree called the baby bell-bell.
The day was so weak, inept, incorruptible.
Color - was less than pink: come from timid, not sharp.
So on the girl's neck can twinkle amethyst.
All turned down, looking at the meek and mournful cross.
And how they began to get up, with reluctance to open their eyes,
a tram swept along the snowstorm, golden inside.
Everyone crowded at the windows like children: “This is a tram!”
Like a perch gone off the hook: all spotted, fiery.
They sat down for breakfast, argued, soon tired, lay down.
From the window the view is such that the invisibility of Leningrad
or nevidali me will get for tears and love.
- You do not need anything? - No, we do not need anything.
I was blamed for a long time that my writings are empty.
Void writer, in the hallway looking at fellow citizens.
Mother of God! Have mercy! Ask the same son.
On his birthday, let him pray and cry for everyone!
and she herself is confused that she has fallen into the abode of suffering.
The moon enters the edge of my Leningrad window
and not for long: lots of windows and lots of standing.
To the old woman who briskly lives in the world alone,
the moon passes over and a rustle of effort is heard
hide from neighbors, from evil fragile sleep
disturbance of order, mistake of forbidden sobs.
All patients became worse. But still - Christmas Eve.
Tomorrow someone will wait for news, goodies, dates.
Life with death - in the neighbors. Wheelchair is not always empty -
the elevator in the night will creak the uniformity of its falls.
Forever rejoice, Devo! You brought the baby to the night.
The foundations of others are not left for hopes,
but they are so important, so huge, so they don’t have numbers
that the unknown recluse of the basement is forgiven and comforted.
Even here, in the corridor, where the tree is - the reason for tears
(they didn’t want her, but my sister commanded to bring in)
the heart beats and listens, and - it sounded, came:
- Hey, wake up! Take a look - the Star of Bethlehem ascends.
One thing is certain: the cow's sigh in the barn,
the haste of the Magi and the inexperienced mother the elbow,
who has fallen asleep with a mark in the forehead.
The rest is just nonsense, prolonged lie is transience.
This sick flesh, distorted by labor and war,
what is more necessary and more pleasant than the scene just described?
But they are reproaching with wine, then with some other fault.
and nourish the minds of the fish-bone of the gnawed scheme.
I watched as the day worked at the tenth hour:
the drop was and glistened like a meaningless black flashlight, -
there in the window and out. But I heard a general dream:
the little bell on the tree called the baby bell-bell.
The day was so weak, inept, incorruptible.
Color - was less than pink: come from timid, not sharp.
So on the girl's neck can twinkle amethyst.
All turned down, looking at the meek and mournful cross.
And how they began to get up, with reluctance to open their eyes,
a tram swept along the snowstorm, golden inside.
Everyone crowded at the windows like children: “This is a tram!”
Like a perch gone off the hook: all spotted, fiery.
They sat down for breakfast, argued, soon tired, lay down.
From the window the view is such that the invisibility of Leningrad
or nevidali me will get for tears and love.
- You do not need anything? - No, we do not need anything.
I was blamed for a long time that my writings are empty.
Void writer, in the hallway looking at fellow citizens.
Mother of God! Have mercy! Ask the same son.
On his birthday, let him pray and cry for everyone!