Вот мои руки, веки, молчание,
грусть непрочтенная плавит смотрелки;
я никогда не бывал человеком,
крик свой, сдавив, заменял на мычание
или молчал, а молчание золотом
было тогда, когда золота не было;
есть теперь сплетни, не надо и хлеба им,
блазн, как плацебо, престольного города.
Мама, тебя не хранило молчание
сына, что горек своим отщепенством.
Мама, мне Солодкий Яр – королевство,
в степи прислушайся – выпи рыдание,
то моя речь и мое откровение,
знаю: кручинишь себя, но хуже
пить из одной горемычной лужи
вместе с душою моей оголенной –
ей под снега-
ми забыться несъеденной,
ласковым вьюгам-волкам внимающей,
каплями солн-
ца, у вежд расстающих,
смыть краснозем. Из грязи осветенной
взмыть мотыльком. Листом несвядающим
пасть на ладони… звуком… молчания.
Here are my hands, eyelids, silence,
unread sadness melts the watchers;
I've never been a man
I squeezed my scream and replaced it with hum
or was silent, and silence is gold
it was when there was no gold;
there is now gossip, they do not need bread,
seduction, like a placebo, the throne city.
Mom, you were not kept silent
son, who is bitter by his apostasy.
Mom, Solodky Yar is a kingdom for me,
listen in the steppe - sob,
then my speech and my revelation,
I know: you twist yourself, but worse
drink from one wretched puddle
together with my naked soul -
her under the snow-
we forget uneaten
to gentle blizzards-wolves listening,
drops of sun
tsa, at the parts of the parting,
wash off the red earth. From the lit mud
fly up with a moth. Non-binding leaf
fall in the palm of your hand ... with the sound of ... silence.