Мне помнится предсмертный крик Агамемнона,
Клинок, вошедший в спину по эфес.
Я видел перевал, я видел легионы,
Что вел на бойню преданный Орест,
Убивши мать, но сам не ставши прахом,
Спаливши дом, и в нем оставшись жить.
Серебряный овал, пришитый на рубаху,
Не спину защищает, а ножи.
На выпавшем снегу мы – пушечное мясо,
Я рвусь вперед, чужой среди своих.
Титановой рукой разорвана кираса.
Стервятника едят еще живых.
Штыки или шрапнель – для смерти все едино,
Она одна, ей имя – легион.
За нами наш форпост, кровавая машина,
И мы – последний выживший заслон.
За нами лишь Москва, последняя застава
Предательской войны ради войны;
Нас – двадцать человек, спасающих державу
Бездушной ксенофобной тишины.
Все средства хороши, когда навстречу – танки,
Когда нет сил и в животе свинец;
В бумажных небесах – болотная обманка,
Тускнеет мир, и мысль одна...
Я, выпавший из сна, спасаюсь бегством в омут,
И старше становлюсь на сотню лет.
Мне много хмурых лиц, как ни кому другому,
Презрительно скривляются вослед.
Из тел таких, как я, державе саван скроен,
Все знают, чей удел лежать в земле:
Вчера я был судьей, вчера я был героем,
Сегодня я – убийца и подлец.
Не сможешь быть судьей, работая на складе,
Где запах кожи вечен и велик.
Но есть всегда ДРУГОЙ, хромой, идущий сзади,
Стальной колонной с неба до земли –
Тот выжженный атлант, та жалкая надежда,
Оплаченная смертью наперед.
В любой стране глупец, что хрупкий мир удержит,
Убийцей будет зваться через год.
I remember Agamemnon's dying cry,
A blade that entered the back along the hilt.
I saw the pass, I saw the legions,
That the devoted Orestes led to the slaughter,
Killing his mother, but not becoming dust himself,
Burned down the house and stayed in it.
Silver oval sewn on a shirt
It does not protect the back, but the knives.
In the snow that has fallen, we are cannon fodder
I rush forward, a stranger among my own.
The cuirass was torn with a titanium hand.
The vulture is eaten while still alive.
Bayonets or shrapnel - everything is one for death,
She is alone, her name is legion.
Behind us is our outpost, a bloody machine,
And we are the last surviving barrier.
Behind us is only Moscow, the last outpost
A treacherous war for the sake of war;
We are twenty people saving the state
Soulless xenophobic silence.
All means are good when tanks are on the way,
When there is no strength and lead in the stomach;
In paper skies - swamp snag
The world grows dim, and the thought is one ...
I, who fell out of sleep, flee into the pool,
And I'm getting a hundred years older.
I have a lot of gloomy faces, like no one else,
They grimace afterwards.
From bodies like me, the power of the shroud is cut,
Everyone knows whose destiny lies in the ground:
Yesterday I was a judge, yesterday I was a hero
Today I am a murderer and a scoundrel.
You can't be a judge working in a warehouse
Where the smell of leather is eternal and great.
But there is always ANOTHER, lame, walking behind,
A steel column from heaven to earth -
That scorched atlas, that pitiful hope
Paid in advance by death.
In any country, a fool who keeps a fragile peace,
The murderer will be called in a year.