Текст песни аля кудряшева - Я этого не писала.Ты этого не читал.
Просмотров
20
0 чел. считают текст песни верным
0 чел. считают текст песни неверным
Для вашего ознакомления предоставлен текст песни аля кудряшева - Я этого не писала.Ты этого не читал., а еще перевод песни с видео или клипом. Также вы можете прослушать песню онлайн
Сто дней, сто ночей,
Плачет город - он ничей,
знаешь, жизни несчастливых
сходятся до мелочей.
Сейчас два часа тридцать восемь минут. Сейчас я сажусь за стол, беру карандаш и пишу тебе то, чего от меня не ждут. А если ждут, ты когда-нибудь передашь. Море плясало и дождь над ним причитал. Я этого не писала. Ты этого не читал.
...
Когда-нибудь он выходит ее встречать. Он надевает куртку, берет собаку, на лестнице недовольно пинает банку и вежливо отвечает, который час. До остановки, в общем, недалеко, но он шагает медленно, отражаясь, в широких мелких лужах, от листьев ржавых, в колючем небе, бледном, как молоко. Он впитывает разрозненный звукоряд, прозрачный несезон, холодок по коже, он думает, что любимые все похожи на мелкий дождь, танцующий в фонарях. Он думает, что они все похожи на неоновые змейки на мокрых крышах, на то, как осторожно на руку дышат, когда она несильно обожжена. Она его обнимает. Слегка сипя, здоровается. Бросает собаке коржик. Он думает, что любимые все похожи и улыбается этому про себя.
Когда-нибудь, например, через пару дней, она сидит в автобусе, как живая, опасная, как собака сторожевая, когда добыча распластана перед ней. Она сидит и внутри у нее все лает и смотрит глазами цвета, как жидкий йод. По радио какой-то мудак поет: "Ах девочка моя, ла-ла-ла-ла-лайла, ах девочка моя, ты такая злая, как будто он совсем тебе не дает." Она подходит к выходу, словно зомби. И слезы в ней дрожат, будто зерна в зобе, Она ревет, вдыхая прогорклый смог, двадцатилетний лоб, а точнее лбица, как будто весь мир старался к ней продолбиться, а этот придурок смог. И заяц жил, и лисица жила, и львица - а медведь пришел и разрушил весь теремок. Она стоит и коса у нее по пояс. И щеки мокры от слез. А у любви есть тот, кто попал под поезд и тот, кто забрызган грязью из-под колес.
Когда-нибудь мы сидим с тобой вшестером - ты, я и четыре призрачных недолюбка и лунный свет, и моя голубая юбка, и дымный и негреющий костерок. Когда-нибудь мы сидим с тобой у огня и ты говоришь мне: "Слушай, кто эти люди?" И я отвечаю: "Это все те, кто любят или любили неласковую меня." И я говорю: "Вот этот отдал мне год, а этот два, а этот платил стихами, которые внутри меня полыхали и отражались строчками у него. Полсотни месяцев, сотни живых зарниц, бессонных и счастливых глазных прожилок - которые я тогда у них одолжила и вот сейчас должна всё прожить за них. Вот видишь, складка, горькая, пожилая, вот слышишь - смех неистовый, проливной - ты думал, это было всегда со мной, а это я кого-то переживаю." Быть может и сама того не желая - но вечно, как и водится под луной.
...
Время - наверное пять с хвостом. Острым карандашом этот текст написан о том, что всё будет хорошо. И острием самым подведена черта. Я этого не писала. Ты этого не читал.
Плачет город - он ничей,
знаешь, жизни несчастливых
сходятся до мелочей.
Сейчас два часа тридцать восемь минут. Сейчас я сажусь за стол, беру карандаш и пишу тебе то, чего от меня не ждут. А если ждут, ты когда-нибудь передашь. Море плясало и дождь над ним причитал. Я этого не писала. Ты этого не читал.
...
Когда-нибудь он выходит ее встречать. Он надевает куртку, берет собаку, на лестнице недовольно пинает банку и вежливо отвечает, который час. До остановки, в общем, недалеко, но он шагает медленно, отражаясь, в широких мелких лужах, от листьев ржавых, в колючем небе, бледном, как молоко. Он впитывает разрозненный звукоряд, прозрачный несезон, холодок по коже, он думает, что любимые все похожи на мелкий дождь, танцующий в фонарях. Он думает, что они все похожи на неоновые змейки на мокрых крышах, на то, как осторожно на руку дышат, когда она несильно обожжена. Она его обнимает. Слегка сипя, здоровается. Бросает собаке коржик. Он думает, что любимые все похожи и улыбается этому про себя.
Когда-нибудь, например, через пару дней, она сидит в автобусе, как живая, опасная, как собака сторожевая, когда добыча распластана перед ней. Она сидит и внутри у нее все лает и смотрит глазами цвета, как жидкий йод. По радио какой-то мудак поет: "Ах девочка моя, ла-ла-ла-ла-лайла, ах девочка моя, ты такая злая, как будто он совсем тебе не дает." Она подходит к выходу, словно зомби. И слезы в ней дрожат, будто зерна в зобе, Она ревет, вдыхая прогорклый смог, двадцатилетний лоб, а точнее лбица, как будто весь мир старался к ней продолбиться, а этот придурок смог. И заяц жил, и лисица жила, и львица - а медведь пришел и разрушил весь теремок. Она стоит и коса у нее по пояс. И щеки мокры от слез. А у любви есть тот, кто попал под поезд и тот, кто забрызган грязью из-под колес.
Когда-нибудь мы сидим с тобой вшестером - ты, я и четыре призрачных недолюбка и лунный свет, и моя голубая юбка, и дымный и негреющий костерок. Когда-нибудь мы сидим с тобой у огня и ты говоришь мне: "Слушай, кто эти люди?" И я отвечаю: "Это все те, кто любят или любили неласковую меня." И я говорю: "Вот этот отдал мне год, а этот два, а этот платил стихами, которые внутри меня полыхали и отражались строчками у него. Полсотни месяцев, сотни живых зарниц, бессонных и счастливых глазных прожилок - которые я тогда у них одолжила и вот сейчас должна всё прожить за них. Вот видишь, складка, горькая, пожилая, вот слышишь - смех неистовый, проливной - ты думал, это было всегда со мной, а это я кого-то переживаю." Быть может и сама того не желая - но вечно, как и водится под луной.
...
Время - наверное пять с хвостом. Острым карандашом этот текст написан о том, что всё будет хорошо. И острием самым подведена черта. Я этого не писала. Ты этого не читал.
One hundred days, one hundred nights,
Crying the city is something
You know, the lives of unhappy
convergent to the smallest detail.
Now two hours thirty eight minutes. Now I'm sitting at the table, I take a pencil and write to you what is not waiting for me. And if you are waiting, you will ever send. The sea danced and rain told him. I did not write it. You did not read it.
...
Someday he comes out to meet her. He puts on a jacket, takes a dog, on the stairs displeasure it kicks the bank and politely answers, which is an hour. Before the stop, in general, not far, but he walks slowly, reflecting, in wide small puddles, from rusty leaves, in a barbed sky, pale, like milk. It absorbs the scattered sound, a transparent no-season, a chill on the skin, he thinks that everyone is loved on the small rain, dancing in the lanterns. He thinks that they are all like neon snakes on wet roofs, on how carefully breathe when she is slightly burned. She hugs him. Silently sique, greet. Throws a dog Corzhik. He thinks that loved everyone looks like this and smiles to this.
Someday, for example, in a couple of days, she sits on the bus, like a living, dangerous, like a watchdog dog when the mining of the melt in front of it. She sits and inside her everything barks and looks at the eyes of the color, like liquid iodine. According to the radio, some asshole sings: "Oh my girl, La La La La La La La La La La La La La La La La La La La La La, Ah, my girl, you are so angry, as if he did not give you at all." She comes to the exit, as if zombies. And tears in it tremble, as if the grains in Zobe, she roars, breathing around, twenty-year-old forehead, and more precisely Lbica, as if the whole world tried to come to her, and this idiot could. And the hare lived, and the fox lived, and the Lioness - and the bear came and destroyed all the teremok. She stands and braid in her belt. And cheeks wets from tears. And love has one who fell under the train and one who sprinkle with mud from under the wheels.
Someday we sit with you, youter - you, I and four ghostly shorts and moonlight, and my blue skirt, and smoky and non-crack fire. Someday we sit with you by the fire and you say to me: "Listen, who are these people?" And I answer: "These are all those who love or loved to be nelaskaya." And I say: "This year I gave me a year, and this two, and this weighed by verses who were hung in me and reflected the lines from him. Fifty months, hundreds of living granits, sleepless and happy eye streams - which I also lent and borrowed and Now it is necessary to live everything for them. Here you see, a fold, bitter, elderly, you hear - a laughter of a frantic, pouring - you thought it was always with me, and I worry about someone. " Perhaps herself is not desire - but forever, as it is under the moon.
...
Time is probably five with a tail. A sharp pencil this text is written about that everything will be fine. And the tip is the trait. I did not write it. You did not read it.
Crying the city is something
You know, the lives of unhappy
convergent to the smallest detail.
Now two hours thirty eight minutes. Now I'm sitting at the table, I take a pencil and write to you what is not waiting for me. And if you are waiting, you will ever send. The sea danced and rain told him. I did not write it. You did not read it.
...
Someday he comes out to meet her. He puts on a jacket, takes a dog, on the stairs displeasure it kicks the bank and politely answers, which is an hour. Before the stop, in general, not far, but he walks slowly, reflecting, in wide small puddles, from rusty leaves, in a barbed sky, pale, like milk. It absorbs the scattered sound, a transparent no-season, a chill on the skin, he thinks that everyone is loved on the small rain, dancing in the lanterns. He thinks that they are all like neon snakes on wet roofs, on how carefully breathe when she is slightly burned. She hugs him. Silently sique, greet. Throws a dog Corzhik. He thinks that loved everyone looks like this and smiles to this.
Someday, for example, in a couple of days, she sits on the bus, like a living, dangerous, like a watchdog dog when the mining of the melt in front of it. She sits and inside her everything barks and looks at the eyes of the color, like liquid iodine. According to the radio, some asshole sings: "Oh my girl, La La La La La La La La La La La La La La La La La La La La La, Ah, my girl, you are so angry, as if he did not give you at all." She comes to the exit, as if zombies. And tears in it tremble, as if the grains in Zobe, she roars, breathing around, twenty-year-old forehead, and more precisely Lbica, as if the whole world tried to come to her, and this idiot could. And the hare lived, and the fox lived, and the Lioness - and the bear came and destroyed all the teremok. She stands and braid in her belt. And cheeks wets from tears. And love has one who fell under the train and one who sprinkle with mud from under the wheels.
Someday we sit with you, youter - you, I and four ghostly shorts and moonlight, and my blue skirt, and smoky and non-crack fire. Someday we sit with you by the fire and you say to me: "Listen, who are these people?" And I answer: "These are all those who love or loved to be nelaskaya." And I say: "This year I gave me a year, and this two, and this weighed by verses who were hung in me and reflected the lines from him. Fifty months, hundreds of living granits, sleepless and happy eye streams - which I also lent and borrowed and Now it is necessary to live everything for them. Here you see, a fold, bitter, elderly, you hear - a laughter of a frantic, pouring - you thought it was always with me, and I worry about someone. " Perhaps herself is not desire - but forever, as it is under the moon.
...
Time is probably five with a tail. A sharp pencil this text is written about that everything will be fine. And the tip is the trait. I did not write it. You did not read it.