Текст песни Артем Эн - Кукушкино гнездо
Просмотров
11
0 чел. считают текст песни верным
0 чел. считают текст песни неверным
Для вашего ознакомления предоставлен текст песни Артем Эн - Кукушкино гнездо, а еще перевод песни с видео или клипом. Также вы можете прослушать песню онлайн
I
Она подала звук ровно три раза.
Мне тридцать. Значит, это всё, что мне осталось?
Кажется, что умрёшь ты, а за тобой – и раса.
Но на самом деле веришь только в старость.
И на данном этапе уже смешно сомневаться,
да и кукушка – моё суеверие в чужом лесу, заросль.
Всё что было – ты. сигарета. да спичка с серой.
Может, только ты. Такая. Грех писать про такую!
Вспомнишь ли, в век DVD перебирая видеокассеты,
что был я когда-то. Но тот огарок докурен.
И тогда тот апрель, как тетерев с грудкой серой,
свою песнь, дождём истаявшую, протакует.
Молодость или ветреность. Тот вечер джаза, блюза.
Тот вечер. Что с тобой, полупьяной, протанцевал.
На тебе были джинсы, и какая-то ужасная блуза,
но я сразу разглядел в тебе свою удачу, потенциал.
Ждал, что твои друзья вот сейчас напьются,
и я увезу, украду тебя, и завтра же жениться, а?
II
Кукуй, кукуй, ну же! Что же ты молчишь?
Мне ещё столько вспоминать, что не хватит и трёх лет!
Солнце заходит, гонит, грозится согнать волчиц.
Лес не терпит, не верит, моей предсмертной брехне.
Уходя, кричу лгунье: «Чернявая, честь почисть!
Этому миру без меня только и останется, что дряхлеть!»
Но молчит лес. И мой тупик – в бетоне.
В этом-то городе изошла жизнь в пустом неводе.
По молве здесь всплывает только одно, ибо тонет
всё лучшее. И сколько бы по воде не води,
любой нищий мечтает не о пище, а лишь о потопе,
так чтоб от храма доброго бога оставался неф один.
Зайду домой. И так холодно, что сердце зябнет.
Тогда хочется в детство, в деревню, послушать птиц.
Там воркует фазан или отбивает коленце зяблик.
И ни одной кукушки. Ни одной кукушки. Окстись!
Хачатурян, никогда в руке не держащий сабли,
исполнял танец на чужой смерти, играя на бис.
III
Лишь тогда уйдёт этот городской массив,
коль вздохнёшь об изящном, дабы согнать тоску.
Как вспомню, так мрамор в гортани: как просил
не уходить, так злость твоих желваков да скул…
С горя каждой шалаве на улице – «Уходи!» – платил,
чтоб уменьшить количество потаскух.
О тебе я всю жизнь потом вспоминал.
Узнавал во всех женщинах с отвратительным вкусом.
Перебирал телефонные справочники, искал имена,
понимал, что как зовут тебя, кто ты вообще – не в курсе.
Я не верил, что когда-то это настигнет и меня.
Это – то есть состояние конечной человеческой грусти.
И теперь я хожу гулять в тихий лес.
Потому что только здесь, где-то в пустом гнезде,
мне расскажут, что я никакой не Ахиллес,
и что пята моя ещё три года простоит на гвозде,
а потом пробьёт час. И в апреле наступит конец.
И всё что я успею – только руки к тебе воздеть.
Она подала звук ровно три раза.
Мне тридцать. Значит, это всё, что мне осталось?
Кажется, что умрёшь ты, а за тобой – и раса.
Но на самом деле веришь только в старость.
И на данном этапе уже смешно сомневаться,
да и кукушка – моё суеверие в чужом лесу, заросль.
Всё что было – ты. сигарета. да спичка с серой.
Может, только ты. Такая. Грех писать про такую!
Вспомнишь ли, в век DVD перебирая видеокассеты,
что был я когда-то. Но тот огарок докурен.
И тогда тот апрель, как тетерев с грудкой серой,
свою песнь, дождём истаявшую, протакует.
Молодость или ветреность. Тот вечер джаза, блюза.
Тот вечер. Что с тобой, полупьяной, протанцевал.
На тебе были джинсы, и какая-то ужасная блуза,
но я сразу разглядел в тебе свою удачу, потенциал.
Ждал, что твои друзья вот сейчас напьются,
и я увезу, украду тебя, и завтра же жениться, а?
II
Кукуй, кукуй, ну же! Что же ты молчишь?
Мне ещё столько вспоминать, что не хватит и трёх лет!
Солнце заходит, гонит, грозится согнать волчиц.
Лес не терпит, не верит, моей предсмертной брехне.
Уходя, кричу лгунье: «Чернявая, честь почисть!
Этому миру без меня только и останется, что дряхлеть!»
Но молчит лес. И мой тупик – в бетоне.
В этом-то городе изошла жизнь в пустом неводе.
По молве здесь всплывает только одно, ибо тонет
всё лучшее. И сколько бы по воде не води,
любой нищий мечтает не о пище, а лишь о потопе,
так чтоб от храма доброго бога оставался неф один.
Зайду домой. И так холодно, что сердце зябнет.
Тогда хочется в детство, в деревню, послушать птиц.
Там воркует фазан или отбивает коленце зяблик.
И ни одной кукушки. Ни одной кукушки. Окстись!
Хачатурян, никогда в руке не держащий сабли,
исполнял танец на чужой смерти, играя на бис.
III
Лишь тогда уйдёт этот городской массив,
коль вздохнёшь об изящном, дабы согнать тоску.
Как вспомню, так мрамор в гортани: как просил
не уходить, так злость твоих желваков да скул…
С горя каждой шалаве на улице – «Уходи!» – платил,
чтоб уменьшить количество потаскух.
О тебе я всю жизнь потом вспоминал.
Узнавал во всех женщинах с отвратительным вкусом.
Перебирал телефонные справочники, искал имена,
понимал, что как зовут тебя, кто ты вообще – не в курсе.
Я не верил, что когда-то это настигнет и меня.
Это – то есть состояние конечной человеческой грусти.
И теперь я хожу гулять в тихий лес.
Потому что только здесь, где-то в пустом гнезде,
мне расскажут, что я никакой не Ахиллес,
и что пята моя ещё три года простоит на гвозде,
а потом пробьёт час. И в апреле наступит конец.
И всё что я успею – только руки к тебе воздеть.
I
She beeped exactly three times.
I'm thirty. So this is all I have left?
It seems that you will die, and the race will follow you.
But in reality you only believe in old age.
And at this stage it’s already ridiculous to doubt
and the cuckoo is my superstition in a strange forest, a thicket.
All that was was you. cigarette. yes a match with sulfur.
Maybe just you. Like this. It’s a sin to write about something like this!
Do you remember, in the age of DVD, sorting through videotapes,
what I once was. But that cinder is finished.
And then that April, like a grouse with a gray breast,
his song, melted away by the rain, continues.
Youth or frivolity. That evening of jazz and blues.
That evening. What happened to you, half-drunk, dancing?
You were wearing jeans and some kind of terrible blouse,
but I immediately saw my luck and potential in you.
I was waiting for your friends to get drunk right now,
and I’ll take you away, steal you, and get married tomorrow, huh?
II
Cuckoo, cuckoo, come on! Why are you silent?
I still have so much to remember that even three years won’t be enough!
The sun sets, drives, threatens to drive away the she-wolves.
The forest does not tolerate, does not believe, my dying nonsense.
As I leave, I shout to the liar: “Dark-haired one, clean off your honor!”
Without me, this world will only have to decay!”
But the forest is silent. And my dead end is in concrete.
In this city life was lost in an empty net.
According to rumor, only one thing comes up here, because it drowns
all the best. And no matter how much you drive on water,
every beggar dreams not of food, but only of a flood,
so that the nave remains from the temple of the good god.
I'll go home. And it’s so cold that your heart freezes.
Then you want to go back to your childhood, to the village, to listen to the birds.
There is a pheasant cooing or a finch beating its knees.
And not a single cuckoo. Not a single cuckoo. Wake up!
Khachaturian, who never held a saber in his hand,
performed a dance on someone else's death, playing as an encore.
III
Only then will this urban area go away,
if you sigh about the graceful in order to drive away the melancholy.
As I remember, there is marble in the larynx: as requested
not to leave, so the anger of your nodules and cheekbones...
Out of grief, every slut on the street - “Go away!” - paid,
to reduce the number of sluts.
I thought about you all my life.
I recognized all women with disgusting taste.
I was looking through telephone directories, looking for names,
I understood that I didn’t know what your name was or who you were.
I didn’t believe that someday it would overtake me too.
This is the state of ultimate human sadness.
And now I go for a walk in the quiet forest.
Because only here, somewhere in an empty nest,
They will tell me that I am no Achilles,
and that my heel will stand on a nail for another three years,
and then the hour will strike. And in April the end will come.
And all I have time to do is raise my hands to you.
She beeped exactly three times.
I'm thirty. So this is all I have left?
It seems that you will die, and the race will follow you.
But in reality you only believe in old age.
And at this stage it’s already ridiculous to doubt
and the cuckoo is my superstition in a strange forest, a thicket.
All that was was you. cigarette. yes a match with sulfur.
Maybe just you. Like this. It’s a sin to write about something like this!
Do you remember, in the age of DVD, sorting through videotapes,
what I once was. But that cinder is finished.
And then that April, like a grouse with a gray breast,
his song, melted away by the rain, continues.
Youth or frivolity. That evening of jazz and blues.
That evening. What happened to you, half-drunk, dancing?
You were wearing jeans and some kind of terrible blouse,
but I immediately saw my luck and potential in you.
I was waiting for your friends to get drunk right now,
and I’ll take you away, steal you, and get married tomorrow, huh?
II
Cuckoo, cuckoo, come on! Why are you silent?
I still have so much to remember that even three years won’t be enough!
The sun sets, drives, threatens to drive away the she-wolves.
The forest does not tolerate, does not believe, my dying nonsense.
As I leave, I shout to the liar: “Dark-haired one, clean off your honor!”
Without me, this world will only have to decay!”
But the forest is silent. And my dead end is in concrete.
In this city life was lost in an empty net.
According to rumor, only one thing comes up here, because it drowns
all the best. And no matter how much you drive on water,
every beggar dreams not of food, but only of a flood,
so that the nave remains from the temple of the good god.
I'll go home. And it’s so cold that your heart freezes.
Then you want to go back to your childhood, to the village, to listen to the birds.
There is a pheasant cooing or a finch beating its knees.
And not a single cuckoo. Not a single cuckoo. Wake up!
Khachaturian, who never held a saber in his hand,
performed a dance on someone else's death, playing as an encore.
III
Only then will this urban area go away,
if you sigh about the graceful in order to drive away the melancholy.
As I remember, there is marble in the larynx: as requested
not to leave, so the anger of your nodules and cheekbones...
Out of grief, every slut on the street - “Go away!” - paid,
to reduce the number of sluts.
I thought about you all my life.
I recognized all women with disgusting taste.
I was looking through telephone directories, looking for names,
I understood that I didn’t know what your name was or who you were.
I didn’t believe that someday it would overtake me too.
This is the state of ultimate human sadness.
And now I go for a walk in the quiet forest.
Because only here, somewhere in an empty nest,
They will tell me that I am no Achilles,
and that my heel will stand on a nail for another three years,
and then the hour will strike. And in April the end will come.
And all I have time to do is raise my hands to you.