Пианист
Александр Дольский
Вошел он в комнату ко мне и сел к роялю.
И с гор потоками камней прилюд роняет.
Вот на басах зеленый тон проснулся в роще,
И стал пейзаж со всех сторон ясней и проще.
Кузнечиками быстрых нот под солнцем скачет,
В речной волне водоворот звенит и плачет.
И вот на княжеских балах летит под крышу,
И в золотых колоколах я песню слышу.
Ее, как яблоню, трясут с веселым свистом.
Осенний сад шумит, как суд над пианистом.
Но поздно, поздно, белый зал былой столицы,
Аккорды, словно красный залп по белым лицам.
И снова полудрёмный лес, ромашки, маки.
И звон косы, и синь небес, и лай собаки,
И темнота. И в темноте - огонь от спички.
В далекой черной тишине - шум электрички.
От ветра занавески шелк заколыхался,
Он встал, закрыл рояль, ушел. А я остался.
Pianist
Alexander Dolsky
He entered the room to me and sat down at the piano.
And from the mountains in streams of stones he leaves.
Here on the bass green tone woke up in a grove
And the landscape became clearer and simpler on all sides.
Grasshoppers of quick notes in the sun jumps,
In a river wave, a whirl is ringing and crying.
And here on princely balls flies under a roof,
And in the golden bells, I hear a song.
She, like an apple tree, is shaken with a cheerful whistle.
The autumn garden is roaring like a pianist trial.
But late, late, the white hall of the former capital,
Chords like a red volley on white faces.
And again the half-dreamy forest, daisies, poppies.
And the sound of a scythe, and the blue of the sky, and the barking of a dog,
And darkness. And in the dark - the fire from the match.
In the distant black silence - the noise of the train.
The silk curled from the wind,
He got up, closed the piano, left. And I stayed.