Текст песни Елена Касьян - 3-е письмо к Тэйми
Просмотров
139
0 чел. считают текст песни верным
0 чел. считают текст песни неверным
Для вашего ознакомления предоставлен текст песни Елена Касьян - 3-е письмо к Тэйми, а еще перевод песни с видео или клипом. Также вы можете прослушать песню онлайн
Письмо первое
Что ты знаешь, Тэйми, о других, не таких, как мы,
У которых ни трещины нет в середине кормы,
У которых тела упруги, рубашки заправленные в штаны,
И всегда заточены сабли, и курки всегда взведены,
И ни капли чувства вины.
Как друг друга они целуют, Тэйми, и зубы у них блестят,
Они делают даже не то, что могут, а только то, что хотят,
Как идёт им любой цвет и всякий наряд,
Как их матери гладят им брюки,
а они изнывают от скуки и вечно на чём-то торчат,
как отцы их молчат.
Знаешь, Тэйми, как их женщины жарки и как легки,
как похожи они на тех, о которых ты пишешь стихи,
Но внутри у них что-то такое, что лучше тебе не знать,
и наутро у них на лбу проступают грехи,
и они накладывают мэйк-ап,
каждый раз, как только покинут кровать.
Если бы, Тэйми, они были такие же точно, как я и ты,
Их бы каждая тварь узнавала за три версты,
И за ними бы волочилась до самых ворот,
И заглядывала бы им в глаза и смотрела в рот,
Потому что легко отхватить от чужих щедрот,
Когда мясо с изнанки, и прямо вот…
Но к чему эти тонкости, если они вокруг
беззаботно спят, не разнимая рук,
Голоса их хмельны, и податлива плоть у подруг,
И пускай они реагируют уже не на смысл, а на звук,
но у них не бывает никакого «вдруг»…
И ты думаешь, Тэйми, что мы их переживём,
Потому что мы верим, и знаем, куда идём,
Потому что любовь мы из каждой строки наскребём…
Но ты знаешь, Тэйми, несправедливость вся в том,
Что они изнутри сияют точно таким же огнём,
Как и мы, когда любят друг друга…
И мы никогда не поймём,
Как у них получилось не выпасть из круга.
Письмо второе
Кто мы, Тэйми, скажи, как нам себя назвать -
Каждый раз, как в последний, ложащиеся в кровать?
Не научены ничему, кроме петь, писать и страдать,
И разматывать сердце, как пластырь,
Чтобы вечно кого-то латать.
Мы не лекари и не пекари… мы даже не рыбаки.
Но порой нас вскрывает так, что свет пробивает кишки.
Тяжелы наши мысли, слёзы легки.
Отчего же нам плачется, Тэйми, какая у нас беда?
Просто стыдно признаться, как взрослым нам хочется иногда,
Чтобы мама и папа любили нас маленьких, там и тогда…
Ладно, не думай об этом… так, ерунда.
Ты замечаешь, Тэйми, как ночью взмывают над городом наши дома,
И летят всё выше и выше? И можно сойти с ума,
Понимая, что утром с нами случится не небо, не космос, а та же тюрьма,
И мы сходим с ума, но привычно выходим опять из своих квартир,
И идём покупать хлеб и кефир.
Из своих персональных пустынь шлём друг другу скупые звонки,
Из двухкомнатных поднебесий, из чумы, из пурги, из цинги -
Мы всё тянем незримые нити, словно пальцы одной руки,
Но по-прежнему так далеки…
Всё, за что нас полюбят, Тэйми, не сейчас, а когда-то потом,
Мы уместим в одной тетради всё целиком.
Если нам повезёт, наша музыка останется под потолком
колдовать, вынимая душу.
Посмотри, я ведь тоже трушу.
Но это же вовсе не повод молчать о чём-то таком…
Кто мы, Тэйми, скажи, если дарим то смерть, то любовь, то грусть,
Я смотрю на нас, слушаю, трогаю, и не разберусь.
Всё окажется просто однажды - я взлечу и на звонкие нити порвусь,
И рассыплюсь по небу, как ты.
Ну и пусть, моя радость… и пусть, пусть…
Письмо третье
Слушай, слушай, это же глупо – вот так надраться, чтоб всё посметь.
С вечера в сердце мерцает золото, утром в башке звенит только медь.
Если вечно с изнанки ноет, а с лицевой ещё можно терпеть -
Это не жизнь, Тэйми, это такая смерть.
Просто однажды от нас уезжают, уходят, и с кем-то живут далеко
самые наши любимые –
падают в прошлое, как в молоко.
И больше оттуда ни звука, ни строчки, ни слова - вообще, ничего!
Ты живёшь потом, а в тебе дыра – величиной с тебя самого.
Иногда ты в неё смотришь и думаешь: ого!..
Слушай, Тэйми, ведь мы потому так легко проживаем друг друга насквозь,
Что ныр
Что ты знаешь, Тэйми, о других, не таких, как мы,
У которых ни трещины нет в середине кормы,
У которых тела упруги, рубашки заправленные в штаны,
И всегда заточены сабли, и курки всегда взведены,
И ни капли чувства вины.
Как друг друга они целуют, Тэйми, и зубы у них блестят,
Они делают даже не то, что могут, а только то, что хотят,
Как идёт им любой цвет и всякий наряд,
Как их матери гладят им брюки,
а они изнывают от скуки и вечно на чём-то торчат,
как отцы их молчат.
Знаешь, Тэйми, как их женщины жарки и как легки,
как похожи они на тех, о которых ты пишешь стихи,
Но внутри у них что-то такое, что лучше тебе не знать,
и наутро у них на лбу проступают грехи,
и они накладывают мэйк-ап,
каждый раз, как только покинут кровать.
Если бы, Тэйми, они были такие же точно, как я и ты,
Их бы каждая тварь узнавала за три версты,
И за ними бы волочилась до самых ворот,
И заглядывала бы им в глаза и смотрела в рот,
Потому что легко отхватить от чужих щедрот,
Когда мясо с изнанки, и прямо вот…
Но к чему эти тонкости, если они вокруг
беззаботно спят, не разнимая рук,
Голоса их хмельны, и податлива плоть у подруг,
И пускай они реагируют уже не на смысл, а на звук,
но у них не бывает никакого «вдруг»…
И ты думаешь, Тэйми, что мы их переживём,
Потому что мы верим, и знаем, куда идём,
Потому что любовь мы из каждой строки наскребём…
Но ты знаешь, Тэйми, несправедливость вся в том,
Что они изнутри сияют точно таким же огнём,
Как и мы, когда любят друг друга…
И мы никогда не поймём,
Как у них получилось не выпасть из круга.
Письмо второе
Кто мы, Тэйми, скажи, как нам себя назвать -
Каждый раз, как в последний, ложащиеся в кровать?
Не научены ничему, кроме петь, писать и страдать,
И разматывать сердце, как пластырь,
Чтобы вечно кого-то латать.
Мы не лекари и не пекари… мы даже не рыбаки.
Но порой нас вскрывает так, что свет пробивает кишки.
Тяжелы наши мысли, слёзы легки.
Отчего же нам плачется, Тэйми, какая у нас беда?
Просто стыдно признаться, как взрослым нам хочется иногда,
Чтобы мама и папа любили нас маленьких, там и тогда…
Ладно, не думай об этом… так, ерунда.
Ты замечаешь, Тэйми, как ночью взмывают над городом наши дома,
И летят всё выше и выше? И можно сойти с ума,
Понимая, что утром с нами случится не небо, не космос, а та же тюрьма,
И мы сходим с ума, но привычно выходим опять из своих квартир,
И идём покупать хлеб и кефир.
Из своих персональных пустынь шлём друг другу скупые звонки,
Из двухкомнатных поднебесий, из чумы, из пурги, из цинги -
Мы всё тянем незримые нити, словно пальцы одной руки,
Но по-прежнему так далеки…
Всё, за что нас полюбят, Тэйми, не сейчас, а когда-то потом,
Мы уместим в одной тетради всё целиком.
Если нам повезёт, наша музыка останется под потолком
колдовать, вынимая душу.
Посмотри, я ведь тоже трушу.
Но это же вовсе не повод молчать о чём-то таком…
Кто мы, Тэйми, скажи, если дарим то смерть, то любовь, то грусть,
Я смотрю на нас, слушаю, трогаю, и не разберусь.
Всё окажется просто однажды - я взлечу и на звонкие нити порвусь,
И рассыплюсь по небу, как ты.
Ну и пусть, моя радость… и пусть, пусть…
Письмо третье
Слушай, слушай, это же глупо – вот так надраться, чтоб всё посметь.
С вечера в сердце мерцает золото, утром в башке звенит только медь.
Если вечно с изнанки ноет, а с лицевой ещё можно терпеть -
Это не жизнь, Тэйми, это такая смерть.
Просто однажды от нас уезжают, уходят, и с кем-то живут далеко
самые наши любимые –
падают в прошлое, как в молоко.
И больше оттуда ни звука, ни строчки, ни слова - вообще, ничего!
Ты живёшь потом, а в тебе дыра – величиной с тебя самого.
Иногда ты в неё смотришь и думаешь: ого!..
Слушай, Тэйми, ведь мы потому так легко проживаем друг друга насквозь,
Что ныр
First letter
What do you know, Taimi, about others, not like us,
With no cracks in the middle of the stern,
In which the bodies are elastic, shirts tucked into pants,
And always sharpened sabers, and the hammers are always cocked,
And not a drop of guilt.
As they kiss each other, Taimi, and their teeth shine,
They do not even do what they can, but only what they want,
As they go any color and every outfit,
As their mothers pat their pants,
and they languish with boredom and always stick to something,
as their fathers are silent.
You know, Tamie, how their women are frying and how light,
how similar they are to those about whom you write poetry,
But inside they have something that you better not know,
and in the morning they have sins on their foreheads,
and they impose a make-up,
every time they leave the bed.
If, Taimi, they were just as sure as I and you,
Every creature would recognize them for three versts,
And behind them would drag along to the very gates,
And I would look into their eyes and look into my mouth,
Because it is easy to snatch from others' bounty,
When the meat is from the wrong side, and right here ...
But why these subtleties, if they are around
carefree sleep, without separating hands,
Their voices are hopeless, and the flesh of the girlfriends is malleable,
And let them react no longer to the meaning, but to the sound,
but they do not have any "suddenly" ...
And you think, Tamey, that we will outlive them,
Because we believe, and we know where we're going,
Because the love we scrape from each line ...
But you know, Taimi, the injustice is all about,
That they are shining from within with exactly the same fire,
Like us, when we love each other ...
And we'll never understand,
How they did not fall out of the circle.
The second letter
Who are we, Taimi, tell us how to call ourselves -
Every time, like the last, going to bed?
They are not taught anything except singing, writing and suffering,
And unwind the heart, like a plaster,
To always patch someone.
We are not healers or bakers ... we are not even fishermen.
But sometimes it opens us so that the light breaks through the intestines.
Our thoughts are heavy, our tears are light.
Why do we cry, Tamie, what's the trouble with us?
It's just a shame to admit how we sometimes want adults,
To mom and dad loved us small, there and then ...
Okay, do not think about it ... that's nonsense.
You notice, Tamie, how our houses swing over the city at night,
And they fly higher and higher? And you can go crazy,
Realizing that in the morning we will not be in heaven, not in space, but in the same prison,
And we go crazy, but we usually leave again from our apartments,
And we go to buy bread and yogurt.
From their personal deserts we send each other a sparse call,
From two-room subjugation, from plague, from blizzard, from scurvy -
We are all pulling invisible threads, like the fingers of one hand,
But still so far away ...
Everything for which we will be loved, Taimi, not now, but sometime later,
We'll put everything in one notebook.
If we are lucky, our music will remain under the ceiling
conjure, taking out the soul.
Look, I'm also a coward.
But this is not a reason to be silent about something like this ...
Who are we, Taimi, say, if we give then death, then love, then sadness,
I look at us, listen, touch, and I will not understand.
All will be just one day - I'll take off and break the ringing threads,
And I'll crash in the sky like you.
Well, let me, my joy ... and let, let ...
The third letter
Listen, listen, it's stupid - that's how to kick yourself, to dare.
From evening in the heart of gold flickers, in the morning in the head rattles only copper.
If forever from the wrong side of the noet, and with the facial can still be tolerated -
It's not life, Tamey, it's such a death.
Just one day they leave us, leave, and live far away with someone
our most favorite -
fall into the past, like in milk.
And more than that there was no sound, no line, no word - nothing at all!
You live afterwards, and in you a hole - the size of yourself.
Sometimes you look at it and think: oh! ..
Listen, Tamey, because we are so easy to live each other right through,
What dive
What do you know, Taimi, about others, not like us,
With no cracks in the middle of the stern,
In which the bodies are elastic, shirts tucked into pants,
And always sharpened sabers, and the hammers are always cocked,
And not a drop of guilt.
As they kiss each other, Taimi, and their teeth shine,
They do not even do what they can, but only what they want,
As they go any color and every outfit,
As their mothers pat their pants,
and they languish with boredom and always stick to something,
as their fathers are silent.
You know, Tamie, how their women are frying and how light,
how similar they are to those about whom you write poetry,
But inside they have something that you better not know,
and in the morning they have sins on their foreheads,
and they impose a make-up,
every time they leave the bed.
If, Taimi, they were just as sure as I and you,
Every creature would recognize them for three versts,
And behind them would drag along to the very gates,
And I would look into their eyes and look into my mouth,
Because it is easy to snatch from others' bounty,
When the meat is from the wrong side, and right here ...
But why these subtleties, if they are around
carefree sleep, without separating hands,
Their voices are hopeless, and the flesh of the girlfriends is malleable,
And let them react no longer to the meaning, but to the sound,
but they do not have any "suddenly" ...
And you think, Tamey, that we will outlive them,
Because we believe, and we know where we're going,
Because the love we scrape from each line ...
But you know, Taimi, the injustice is all about,
That they are shining from within with exactly the same fire,
Like us, when we love each other ...
And we'll never understand,
How they did not fall out of the circle.
The second letter
Who are we, Taimi, tell us how to call ourselves -
Every time, like the last, going to bed?
They are not taught anything except singing, writing and suffering,
And unwind the heart, like a plaster,
To always patch someone.
We are not healers or bakers ... we are not even fishermen.
But sometimes it opens us so that the light breaks through the intestines.
Our thoughts are heavy, our tears are light.
Why do we cry, Tamie, what's the trouble with us?
It's just a shame to admit how we sometimes want adults,
To mom and dad loved us small, there and then ...
Okay, do not think about it ... that's nonsense.
You notice, Tamie, how our houses swing over the city at night,
And they fly higher and higher? And you can go crazy,
Realizing that in the morning we will not be in heaven, not in space, but in the same prison,
And we go crazy, but we usually leave again from our apartments,
And we go to buy bread and yogurt.
From their personal deserts we send each other a sparse call,
From two-room subjugation, from plague, from blizzard, from scurvy -
We are all pulling invisible threads, like the fingers of one hand,
But still so far away ...
Everything for which we will be loved, Taimi, not now, but sometime later,
We'll put everything in one notebook.
If we are lucky, our music will remain under the ceiling
conjure, taking out the soul.
Look, I'm also a coward.
But this is not a reason to be silent about something like this ...
Who are we, Taimi, say, if we give then death, then love, then sadness,
I look at us, listen, touch, and I will not understand.
All will be just one day - I'll take off and break the ringing threads,
And I'll crash in the sky like you.
Well, let me, my joy ... and let, let ...
The third letter
Listen, listen, it's stupid - that's how to kick yourself, to dare.
From evening in the heart of gold flickers, in the morning in the head rattles only copper.
If forever from the wrong side of the noet, and with the facial can still be tolerated -
It's not life, Tamey, it's such a death.
Just one day they leave us, leave, and live far away with someone
our most favorite -
fall into the past, like in milk.
And more than that there was no sound, no line, no word - nothing at all!
You live afterwards, and in you a hole - the size of yourself.
Sometimes you look at it and think: oh! ..
Listen, Tamey, because we are so easy to live each other right through,
What dive