Вдоль по улице гребет, весь в тоске.
Панк унылый слез своих не тая.
Ветер треплет ирокез на башке.
И не греет куртка клепаная.
Стала жисть ему совсем не мила,
а от травки только сердцу больней.
От него всера чувиха ушла.
Села к байкеру на быстрый Харлей.
Он любил ее булавку в носу
череп с выбритым немецким крестом,
а еще глаза ее и косу
очень схожую с крысиным хвостом.
Ее челки фиолетовый дым
покорил его как дым сигарет
и всегда ему казался крутым
черный лак ногтей и губ черный цвет.
А намедни да на Невском толпой
налетел гоп-урловый отряд.
Дали больно прямо в ухо ногой,
а потом забрал ментовский наряд.
Выпил баночку крутого пивка.
Сигареточку стрельнул покурить.
Ну кого ж ему теперь приласкать.
Ну кого ж ему теперь полюбить!
Along the street rowing, all in anguish.
Punk dull tears of his own without melting.
The wind taps the Iroquois on the head.
And does not warm the riveted jacket.
Became zhist he was not at all nice,
But from the grass only the heart is sick.
From him, the bridegroom left.
I sat down to the biker for a quick Harley.
He loved her pin in the nose
The skull with a shaved German cross,
And her eyes and scythe
Very similar to the rat tail.
Her bangs are purple smoke
Conquered it like a cigarette smoke
And always seemed to him steep
Black nail polish and lip black color.
And the other day, on the Nevsky crowd
A gop-Url detachment arrived.
Dali hurt directly in the ear with his foot,
And then took the Mentovsky outfit.
I drank a jar of steep beer.
Cigaretochku shot a cigarette.
Well, who can he caress now.
Well, who is he now love?