И шаг за шагом подходит полночь,
а я сильнее вжимаюсь в угол.
Понять бы, кто здесь большая сволочь:
кукловод или мертвая кукла.
А может, это зритель за кадром
всё перепутал, испортил роли.
Стерлись границы. Просто театру
очень хотелось выйти на волю.
Идут по улицам и проспектам
(над каждой куклой по кукловоду).
И руки у них как будто ветки,
и лица грустные от природы.
Идут куда-то за чем-то важным,
переставляют тонкие ножки.
От ветра им становится страшно,
страшно от отражений в окошках.
Наполнился город мерным стуком –
ногами куклы топчут проспекты.
А я сильнее вжимаюсь в угол,
веду себя как глупый эклектик.
Они меня хватают за плечи.
В глазах их вижу темные штольни.
Мы никогда не умрем, – мне шепчут, –
нам поэтому страшно и больно.
And step by step it is midnight
and I squeeze harder into the corner.
To understand who the big bastard is here:
puppeteer or dead doll.
Or maybe it's an off-screen viewer
messed up everything, spoiled the roles.
Borders have faded. Just a theater
I really wanted to go free.
They walk the streets and avenues
(over each doll by a puppeteer).
And their hands are like branches,
and the faces are naturally sad.
Going somewhere for something important
rearrange the thin legs.
The wind makes them afraid
scary from the reflections in the windows.
The city was filled with a measured thud -
dolls trample the brochures with their feet.
And I push myself harder into the corner
behaving like a stupid eclectic.
They grab my shoulders.
I see dark adits in their eyes.
We will never die, they whisper to me,
that's why we are scared and hurt.