Замирая, следил, как огонь подступает к дровам.
Подбирал тебя так, как мотив подбирают к словам.
Было жарко поленьям, и пламя гудело в печи.
Было жарко рукам и коленям сплетаться в ночи...
Ветка вереска, чёрная трубочка, синий дымок.
Было жаркое пламя, хотел удержать, да не мог.
Ах, мотивчик, шарманка, воробышек, жёлтый скворец —
упорхнул за окошко, и песенке нашей конец.
Доиграла шарманка, в печи догорели дрова.
Как трава на пожаре, остались от песни слова.
Ни огня, ни пожара, молчит колокольная медь.
А словам ещё больно, словам ещё хочется петь.
Но у Рижского взморья всё тише стучат поезда.
В заметённом окне полуночная стынет звезда.
Возле Рижского взморья, у кромки его берегов,
опускается занавес белых январских снегов.
Опускается занавес белый над сценой пустой.
И уходят волхвы за неверной своею звездой.
Остывает залив, засыпает в заливе вода.
И стоят холода, и стоят над землёй холода.
Юрий Левитанский, 1976
Freezing, he watched the fire approach the wood.
Picked you up like a motive matched to words.
It was hot logs, and the flame was buzzing in the furnace.
It was hot in my arms and knees to weave in the night ...
Heather branch, black tube, blue haze.
It was a hot flame, wanted to hold, but could not.
Ah, a motive, a barrel organ, little sparrows, a yellow starling -
fluttered out the window, and our little song is over.
The barrel organ was played, firewood burned out in the stove.
Like grass in a fire, the words are left of the song.
No fire, no fire, bell-type copper is silent.
And the words still hurt, the words still want to sing.
But at the seaside of Riga trains are pounding more and more quietly.
In the marked window, the midnight star freezes.
Near the Riga coast, at the edge of its shores,
the curtain of white January snows falls.
The white curtain falls over the empty stage.
And the magi leave for their unfaithful star.
The gulf cools, water falls asleep in the gulf.
And stand the cold, and stand above the earth of the cold.
Yuri Levitansky, 1976