Текст песни Ольга Макеева - письмо шестое
Просмотров
18
0 чел. считают текст песни верным
0 чел. считают текст песни неверным
Для вашего ознакомления предоставлен текст песни Ольга Макеева - письмо шестое, а еще перевод песни с видео или клипом. Также вы можете прослушать песню онлайн
Что ж, пора, наверное, ставить крест. Пустота такая, что всякий жест оставляет привкус прокислых щей, и досадней юношеских прыщей этот вздор, эти пышные словеса, эта память вздоха на волосах, на затылке, этот чужой задор, и призывный взгляд, и немой укор, и холодный кофе – та еще дрянь, и зачем я встала в такую рань?..
Брезжит утро - в тучах и клеверах. Здесь у нас, на простуженных северах, под конец июля почти всегда пахнет осенью, и течет вода с прохудившихся навсегда небес, снизу вверх чернеет и мокнет лес, и в канаве, шелковый пух суча, вездесущий колышется иван-чай. И недобрый ветер, и полусвет, и в сенях развешенный сухоцвет.
Это было славно – болеть тобой, ведь бумага стерпит надрыв любой, ведь ни дня без ласкового письма... Я любила многих и всех весьма, но недолго - честно сказать, пока заплеталась нежностями строка и томился страстью неловкий стих. Я забуду тебя, как забыла их, потому как перевелись слова. На дворе трава, на траве дрова.
На дровах унылый полиэтилен. Горизонт печален без перемен, и торчит осина, как перст судьбы. Домочадцы чапают по грибы, надевают куртки и сапоги, чайный пух выписывает круги над дорогой. Изредка из-за туч выползает бледный осенний луч и обратно прячется второпях, как птенец в черемуховых ветвях.
Мы увидимся вновь через десять лет, я скажу небрежно «привет-привет», и опять мучительно не пойму, отчего так плакалось в полутьму, так леталось, маялось, не спалось, пробирало дрожью сырой насквозь, и визжали, лопаясь, тормоза, и куда глядели мои глаза, и в каком-нибудь баре или кафе за прискорбный выпью плюсквамперфект.
Вот и все. Вполне завершен гештальт. Послезавтра – пыль, суета, асфальт, четких линий вечная красота, тополя, трамваи – и немота. А забытый на зиму старый дом будет гнить под снегом, скрипеть бревном, под бревном поселится дура-мышь, будет громко топать в густую тишь, будет рыскать по дому и сгрызет пачку писем, брошенную в комод...
Брезжит утро - в тучах и клеверах. Здесь у нас, на простуженных северах, под конец июля почти всегда пахнет осенью, и течет вода с прохудившихся навсегда небес, снизу вверх чернеет и мокнет лес, и в канаве, шелковый пух суча, вездесущий колышется иван-чай. И недобрый ветер, и полусвет, и в сенях развешенный сухоцвет.
Это было славно – болеть тобой, ведь бумага стерпит надрыв любой, ведь ни дня без ласкового письма... Я любила многих и всех весьма, но недолго - честно сказать, пока заплеталась нежностями строка и томился страстью неловкий стих. Я забуду тебя, как забыла их, потому как перевелись слова. На дворе трава, на траве дрова.
На дровах унылый полиэтилен. Горизонт печален без перемен, и торчит осина, как перст судьбы. Домочадцы чапают по грибы, надевают куртки и сапоги, чайный пух выписывает круги над дорогой. Изредка из-за туч выползает бледный осенний луч и обратно прячется второпях, как птенец в черемуховых ветвях.
Мы увидимся вновь через десять лет, я скажу небрежно «привет-привет», и опять мучительно не пойму, отчего так плакалось в полутьму, так леталось, маялось, не спалось, пробирало дрожью сырой насквозь, и визжали, лопаясь, тормоза, и куда глядели мои глаза, и в каком-нибудь баре или кафе за прискорбный выпью плюсквамперфект.
Вот и все. Вполне завершен гештальт. Послезавтра – пыль, суета, асфальт, четких линий вечная красота, тополя, трамваи – и немота. А забытый на зиму старый дом будет гнить под снегом, скрипеть бревном, под бревном поселится дура-мышь, будет громко топать в густую тишь, будет рыскать по дому и сгрызет пачку писем, брошенную в комод...
Well, it's time, probably put a cross. The emptiness is such that all the gesture leaves the taste of the proximal, and annoying youthful acne this nonsense, these magnificent words, this memory of sighing on the hair, on the back of the head, this is someone else's enthusias And why did I get up so early? ..
Tarzes morning - in cloves and clovers. Here we have, on the colded north, at the end of July it almost always smells in the fall, and water flows from the past forever, from the bottom up, the forest will be black and the forest will die, and in the ditch, Silk Pooh drying, the omnipresent Silk-tea. And the unkind wind, and half a bed, and in the sieves rave dried flower.
It was nice - to hurt with you, because the paper emanplots anything, because a day without affectionate writing ... I loved many and all very, but not long - to be honestly, while I was blunting the string and languished with an awkward verse. I will forget you how I forgot them, because the words were translated. Grass in the yard, firewood on the grass.
On firewood dull polyethylene. The horizon is searched without change, and sticks aspen as a finger of fate. The households have fungus, put on jackets and boots, tea down chosen circles over the road. Occasionally, because of the clouds, the pale autumn ray crashes and back hides in the horses, like a chick in the cheremakh branches.
We will see you again in ten years, I will say casually "Hi-Hi," and again I do not understand again, why it was so crushed into the sequel, so it was flying, it was not sleeping, I made a shudder of the raw throat, and squeezed, bursting, brakes, and where My eyes looked, and in some bar or cafe for the regrettable snaps of the Plywamperfect.
That's all. Completely completed Gestalt. The day after tomorrow - dust, bustle, asphalt, clear lines Eternal beauty, poplar, trams - and not a little. And the old house forgotten for the winter will rot under the snow, creaking a log, under the log settled a mouse, will stand loudly in thick quiet, will scour in the house and shoes a pack of letters, thrown into the chest of drawers ...
Tarzes morning - in cloves and clovers. Here we have, on the colded north, at the end of July it almost always smells in the fall, and water flows from the past forever, from the bottom up, the forest will be black and the forest will die, and in the ditch, Silk Pooh drying, the omnipresent Silk-tea. And the unkind wind, and half a bed, and in the sieves rave dried flower.
It was nice - to hurt with you, because the paper emanplots anything, because a day without affectionate writing ... I loved many and all very, but not long - to be honestly, while I was blunting the string and languished with an awkward verse. I will forget you how I forgot them, because the words were translated. Grass in the yard, firewood on the grass.
On firewood dull polyethylene. The horizon is searched without change, and sticks aspen as a finger of fate. The households have fungus, put on jackets and boots, tea down chosen circles over the road. Occasionally, because of the clouds, the pale autumn ray crashes and back hides in the horses, like a chick in the cheremakh branches.
We will see you again in ten years, I will say casually "Hi-Hi," and again I do not understand again, why it was so crushed into the sequel, so it was flying, it was not sleeping, I made a shudder of the raw throat, and squeezed, bursting, brakes, and where My eyes looked, and in some bar or cafe for the regrettable snaps of the Plywamperfect.
That's all. Completely completed Gestalt. The day after tomorrow - dust, bustle, asphalt, clear lines Eternal beauty, poplar, trams - and not a little. And the old house forgotten for the winter will rot under the snow, creaking a log, under the log settled a mouse, will stand loudly in thick quiet, will scour in the house and shoes a pack of letters, thrown into the chest of drawers ...