Когда же он поравнялся с гробницей Рахили, то, даже не в голове нашего плотника появившись, а откуда-то из самой глубины нутра выплыв, осенила его мысль: женщина, которая так хотела этого сына, умерла, можно сказать, от его рук или, во всяком случае, по его вине и не успела даже взглянуть на него, не то что сказать ему хоть словечко, и тело ребенка отделилось от тела матери с безразличием плода, падающего с ветви дерева. Затем мысли его приняли оборот еще более печальный – дети-то всегда умирают по вине своих отцов, зачавших их, и матерей, выносивших во чреве своем и произведших на свет, – и пожалел Иосиф сына своего, безвинно обреченного смерти. Со смущенной душой постоял он у могилы самой любимой из жен Иакова, опустив бессильно руки, поникнув головой, чувствуя, как пробила все его тело ледяная испарина, и не было в этот миг на дороге ни души, и не к кому было обратиться за помощью. Плотник понял, что впервые в жизни усомнился в том, что мир устроен разумно и осмысленно, и, словно отбрасывая от себя последнюю надежду, выкрикнул: Я умру здесь!
Он вошел в пещеру и еще прежде, чем обрадовать Марию известием о том, что нашел себе работу, направился к яслям взглянуть на сына, сын же спал. Иосиф сказал себе: Он умрет, он должен умереть, и сердце у него защемило, но потом подумал, что по естественному порядку вещей первым должен будет умереть он сам и что смерть, изъяв его из числа живущих на свете, заменив присутствие его в этом мире отсутствием, даст ему — как бы выразиться поточнее? — нечто вроде — уж простите за такую несообразность — ограниченного во времени бессмертия, и длится оно до тех пор, пока людей, которых уж нет с нами, помнят и любят.
(Жозе Сарамаго, "Евангелие от Иисуса")
When he came up to the tomb of Rachel, then, not even in the head of our carpenter, having appeared and somewhere from the very depths of the interior swam, his thought dawned: the woman who so wanted this son died, one might say, from his hands or, in any case, through his fault, and did not even have time to look at him, not even to say a word to him, and the child's body separated from the mother's body with the indifference of the fruit falling from the tree branch. Then his thoughts took on a sadder turn-the children always die through the fault of their fathers who conceived them, and the mothers who carried them in their womb and brought them to the light, and Joseph regretted his son, who was innocent of doomed death. With an embarrassed soul, he stood by the grave of the most beloved of Jacob's wives, putting down his arms impotently, his head drooping, feeling the ice-sweat break through his whole body, and there was not a soul on the road at that moment, and there was no one to turn to for help. The carpenter realized that for the first time in his life he doubted that the world was arranged intelligently and sensibly, and, as if throwing away the last hope, cried out: "I will die here!"
He went into the cave and before he could tell Mary that he had found a job, he went to the manger to look at his son, and the son was asleep. Joseph said to himself: He will die, he must die, and his heart aches, but then he thought that according to the natural order of things, he himself must die first and that death, taking him out of the number of those living on earth, replacing his presence in this world absence, will give him - how to express himself more precisely? - something like - excuse for such an incongruity - limited in time immortality, and it lasts until people who are no longer with us, remember and love.
(José Saramago, & quot; Gospel of Jesus & quot;)