Он стонет во сне
и тонет во снах,
получая приказ убить президента,
уйти за предел
городов и тел,
человеческих дел,
вспыхнуть звездой, сгореть в пустоте,
как он хотел.
А-а,
лети, моя
А-а
любимая, к земле
обетованной - обескровленной,
предсказанной не нами, не для нас.
Она выждет момент
и ударит под дых,
она будто глоток этой мертвой воды -
переполнила горсть.
Он везде эмигрант,
он всегда не прав -
на этой и той стороне Днепра,
на этой и той стороне Невы-сказанной любви
гость.
А-а,
лети, моя
А-а
любимая, к земле
обетованной - обескровленной,
предсказанной не нами, не для нас,
как последний рубеж.
Она ждет у окна уже тысячу лет,
в ее доме темно и чай на столе,
она кормит из рук своих воронов
И его волков.
А между коврами и потолком
так много тоски, что хочется выйти
в январь
и укутаться в лед.
А-а,
лети, моя
А-а
любимая, к земле
обетованной - обескровленной,
предсказанной не нами, но для нас,
как последний приют.
He moans in a dream
and drowns in dreams,
receiving an order to kill the president,
go beyond the limit
cities and bodies,
human affairs,
blaze a star, burn in the void,
as he wanted.
Ah,
fly, my
A
beloved, to the ground
promised - exsanguinated,
predicted not by us, not for us.
She will wait a moment
and hit under the breath,
it's like a sip of this dead water -
overflowed with a handful.
He is an emigrant everywhere,
he is always wrong -
on this and that side of the Dnieper,
on this and that side of the Neva-told love
a guest.
Ah,
fly, my
A
beloved, to the ground
promised - exsanguinated,
predicted not by us, not for us,
as the last frontier.
She is waiting at the window for a thousand years,
in her house is dark and the tea on the table,
she feeds from her ravens
And his wolves.
And between the carpets and the ceiling
so much angst that you want to go out
in January
and wrapped in ice.
Ah,
fly, my
A
beloved, to the ground
promised - exsanguinated,
predicted not by us, but for us,
as the last shelter.