она приходила, сама безупречность
не в меру курила, не в меру спала.
вином разливалась извечная вечность
и все отражала поверхность стола.
а он так любил, он испытывал муки,
ревнуя ее даже к старой луне.
кричал, обнимал и заламывал руки,
поймав ее снова в раскрытом окне
а он любил ее ложь, ее смех, ее тень
старый радужный дом и следы на песке,
губы, плечи, улыбку, ладони, колени,
жилку синего цвета на бледном виске.
и утром испутанных кос позолота
пробужденье, закат, и обьятья и грудь
только мучает вновь не хватает чего-то
и мечется грусть еще что-нибудь
она оставалась еще на минуту,
еще на мгновенье и хлопала дверь.
а он терял сон и звонил все кому-то
и снова к ней шел островками потерь.
да света в своем лабиринте не видел,
и пил в холостом одиночестве ром,
и клялся забыть, и себя ненавидел
и снова шел в гору с тяжелым крестом.
ведь он любил ее ложь, ее смех, ее тень
старый радужный дом и следы на песке,
губы, плечи, улыбку, ладони, колени,
жилку синего цвета на бледном виске
и утром испутанных кос позолота.
пробужденье закат, и обьятья, и грудь
только мучает вновь не хватает чего-то
и мечется грусть еще что-нибудь
а в домике старом заботой укрытом
за запертвой дверью огня полоса.
она умирала в пространстве закрытом,
искала для крыльев свои небеса.
ходила по краю на старом балконе,
грустила по чьим-то фальшивым полям
и рвалась синицей в зажатой ладони
к каким-то своим журавлям, журавлям...
а он любил ее смех, ее ложь, ее тень
старый радужный дом и следы на песке
губы, плечи, улыбку, ладони колени
жилку синего цвета на бледном виске
и утром испутанных кос позолота
пробужденье закат и обьятья и грудь
только мучает вновь не хватает чего-то
и мечется грусть еще что-нибудь
she came, perfection itself
I smoked too much, slept too much.
wine poured eternal eternity
and everything reflected the surface of the table.
and he loved so much, he was tormented,
jealous of her even for the old moon.
shouted, hugged and twisted his arms,
catching her again in the open window
and he loved her lies, her laugh, her shadow
old rainbow house and footprints in the sand
lips, shoulders, smile, palms, knees,
blue vein on a pale temple.
and in the morning of the muddled braids of gilding
awakening, sunset, and hugs and chest
only tormenting again is missing something
and sadness rushing about something else
she stayed for a minute
for a moment the door slammed.
and he lost his sleep and called everything to someone
and again came to her islands of loss.
Yes, the light in his labyrinth did not see
and drank in idle solitude rum,
and swore to forget and hated myself
and went uphill again with a heavy cross.
for he loved her lies, her laugh, her shadow
old rainbow house and footprints in the sand
lips, shoulders, smile, palms, knees,
blue vein on a pale temple
and in the morning of the muddled braids of gilding.
waking sunset, and hugs, and chest
only tormenting again is missing something
and sadness rushing about something else
and in the house old care covered
behind the sacrificial door of the fire strip.
she was dying in a closed space
I was searching for my wings for the wings.
walked around the edge on the old balcony,
sad about someone's fake fields
and torn tit in the palm
to some of their cranes, cranes ...
and he loved her laugh, her lies, her shadow
old rainbow house and footprints in the sand
lips, shoulders, smile, palms
blue vein on a pale temple
and in the morning of the muddled braids of gilding
awakening sunset and hugs and chest
only tormenting again is missing something
and sadness rushing about something else