Ни в одном твоем глазу сна,
бедной юности моей Геба.
Вряд ли время есть в, году тяжелее, чем весна.
Брось конспекты, посмотри в небо.
Двадцать лет, мягкий плед, самолета белый след.
Ни покоя после бед, и ни воли.
И летящий с белых яблонь цвет
растворился в головной боли.
Припев:
А горы Воробьевы затопила листва,
и универ стоит, как на Голгофе,
Внизу, на Пироговке, Первый мед, сестра,
МАИ на Соколе, Физтех в Долгопе.
Придет пора распахивать настежь дверь
и кружиться на кольце Садовом,
а этот август, сестра, поверь,
будет яблочным и медовым.
И Поклонная гора с плеч,
стоит только не нее дунуть.
Третий час уже. Пора лечь,
и лежать, и в темноте думать.
Третий час, в небо мчась, в голове "Весь это джаз".
И расслабленно звучит кода.
И останется тебя часть
в тяжелейшем из времен года.
In no one's eye of sleep,
the poor youth of my Hebe.
It is unlikely that there is time in, the year is harder than spring.
Throw notes, look at the sky.
Twenty years, soft plaid, plane white trail.
No peace after troubles, and no will.
And flying with white apple-trees
dissolved into a headache.
Chorus:
And the mountains of Vorobyov flooded the foliage,
and universally, as on Calvary,
Downstairs, on Pirogovka, First honey, sister,
MAI on Sokol, Fiztekh in Dolgop.
It's time to open the door wide
and spinning on the ring by the Garden,
and this August, sister, believe me,
will be apple and honey.
And Poklonnaya mountain from the shoulders,
It's just not her blow.
The third hour already. It's time to lie down,
and lie, and think in the dark.
The third hour, rushing to the sky, in the head "All this is jazz."
And the code sounds relaxed.
And there will be a part of you
in the hardest of the seasons.