В этой сладкой и прогорклой предвечерней тишине,
Где Владимирская горка откровенная вполне,
На скамеечках как будто давний шепот слышен вновь,
И неблизкий репродуктор напевает про любовь,
Там в кленовом оцепленьи лица девочек смуглы,
Там ложатся чьи-то тени на кленовые стволы,
Репродуктор напевает и, придерживая крест,
Князь Владимир застывает, словно слушает оркестр.
Гимназисты и старушки, пионеры, юнкера,
Близлежащие церквушки, белошвейки, шофера
Горку держат на примете, — не прощайся, не зови, —
Двести лет здесь все на свете объясняется в любви.
А внизу неторопливо изгибается вода,
Скачут кони, льётся пиво, пререкаются суда,
Но деревья прошивает черепица красных крыл,
Словно рядом проживает сам архангел Михаил.
Не вертеть бы головою, не ловить бы этот взор,
Не следить, как меж листвою проплывёт фуникулёр,
Он скользит все мимо, мимо — показался и исчез,
Лишь любовью объяснимо ожидание чудес.
In this sweet and hardened forever silence,
Where the Vladimir slide is frank quite,
On the benches as if the long-time whisper is heard again,
And the wrong reproducer sings about love,
There in the maple is the face of the face of girls Smugly,
There are someone's shadows on maple trunks,
The reproducer sings and holding the cross,
Prince Vladimir freezes, as if he listens to the orchestra.
Gymnasists and old women, pioneers, junkers,
Nearby churches, livestock, chauffeur
Hold the slide on the accept, - do not talk, do not call, -
Two hundred years here everything is explained in love in love.
And at the bottom, water is slowly bent,
Horses will jump, the beer is pouring, ships are broken,
But the trees stitches the tiles of the red wing,
As if Archangel Mikhail himself live nearby.
Not to tweer your head, not to catch this eye,
Do not follow how between the foliage saves the funicular,
He slides everything by, by - it seemed to disappear,
Only love is explained by wonderful wonders.