Lyrics Бродский - Развивая Платона
Views
273
0 people consider the lyrics to be true
0 people consider the lyrics of the song incorrect
The lyrics of the song are provided for your reference Бродский - Развивая Платона, and also a translation of a song with a video or clip.
Я хотел бы жить, Фортунатус, в городе, где река
высовывалась бы из-под моста, как из рукава -- рука,
и чтоб она впадала в залив, растопырив пальцы,
как Шопен, никому не показывавший кулака.
Чтобы там была Опера, и чтоб в ней ветеран-
тенор исправно пел арию Марио по вечерам;
чтоб Тиран ему аплодировал в ложе, а я в партере
бормотал бы, сжав зубы от ненависти: "баран".
В этом городе был бы яхт-клуб и футбольный клуб.
По отсутствию дыма из кирпичных фабричных труб
я узнавал бы о наступлении воскресенья
и долго бы трясся в автобусе, мучая в жмене руб.
Я бы вплетал свой голос в общий звериный вой
там, где нога продолжает начатое головой.
Изо всех законов, изданных Хаммурапи,
самые главные -- пенальти и угловой.
II
Там была бы Библиотека, и в залах ее пустых
я листал бы тома с таким же количеством запятых,
как количество скверных слов в ежедневной речи,
не прорвавшихся в прозу, ни, тем более, в стих.
Там стоял бы большой Вокзал, пострадавший в войне,
с фасадом, куда занятней, чем мир вовне.
Там при виде зеленой пальмы в витрине авиалиний
просыпалась бы обезьяна, дремлющая во мне.
И когда зима, Фортунатус, облекает квартал в рядно,
я б скучал в Галерее, где каждое полотно
-- особливо Энгра или Давида --
как родимое выглядело бы пятно.
В сумерках я следил бы в окне стада
мычащих автомобилей, снующих туда-сюда
мимо стройных нагих колонн с дорическою прической,
безмятежно белеющих на фронтоне Суда.
III
Там была бы эта кофейня с недурным бланманже,
где, сказав, что зачем нам двадцатый век, если есть уже
девятнадцатый век, я бы видел, как взор коллеги
надолго сосредотачивается на вилке или ноже.
Там должна быть та улица с деревьями в два ряда,
подъезд с торсом нимфы в нише и прочая ерунда;
и портрет висел бы в гостиной, давая вам представленье
о том, как хозяйка выглядела, будучи молода.
Я внимал бы ровному голосу, повествующему о вещах,
не имеющих отношенья к ужину при свечах,
и огонь в камельке, Фортунатус, бросал бы багровый отблеск
на зеленое платье. Но под конец зачах.
Время, текущее в отличие от воды
горизонтально от вторника до среды,
в темноте там разглаживало бы морщины
и стирало бы собственные следы.
IV
И там были бы памятники. Я бы знал имена
не только бронзовых всадников, всунувших в стремена
истории свою ногу, но и ихних четвероногих,
учитывая отпечаток, оставленный ими на
населении города. И с присохшей к губе
сигаретою сильно заполночь возвращаясь пешком к себе,
как цыган по ладони, по трещинам на асфальте
я гадал бы, икая, вслух о его судьбе.
И когда бы меня схватили в итоге за шпионаж,
подрывную активность, бродяжничество, менаж-
а-труа, и толпа бы, беснуясь вокруг, кричала,
тыча в меня натруженными указательными: "Не наш!" --
я бы втайне был счастлив, шепча про себя: "Смотри,
это твой шанс узнать, как выглядит изнутри
то, на что ты так долго глядел снаружи;
запоминай же подробности, восклицая "Vive la Patrie!"
высовывалась бы из-под моста, как из рукава -- рука,
и чтоб она впадала в залив, растопырив пальцы,
как Шопен, никому не показывавший кулака.
Чтобы там была Опера, и чтоб в ней ветеран-
тенор исправно пел арию Марио по вечерам;
чтоб Тиран ему аплодировал в ложе, а я в партере
бормотал бы, сжав зубы от ненависти: "баран".
В этом городе был бы яхт-клуб и футбольный клуб.
По отсутствию дыма из кирпичных фабричных труб
я узнавал бы о наступлении воскресенья
и долго бы трясся в автобусе, мучая в жмене руб.
Я бы вплетал свой голос в общий звериный вой
там, где нога продолжает начатое головой.
Изо всех законов, изданных Хаммурапи,
самые главные -- пенальти и угловой.
II
Там была бы Библиотека, и в залах ее пустых
я листал бы тома с таким же количеством запятых,
как количество скверных слов в ежедневной речи,
не прорвавшихся в прозу, ни, тем более, в стих.
Там стоял бы большой Вокзал, пострадавший в войне,
с фасадом, куда занятней, чем мир вовне.
Там при виде зеленой пальмы в витрине авиалиний
просыпалась бы обезьяна, дремлющая во мне.
И когда зима, Фортунатус, облекает квартал в рядно,
я б скучал в Галерее, где каждое полотно
-- особливо Энгра или Давида --
как родимое выглядело бы пятно.
В сумерках я следил бы в окне стада
мычащих автомобилей, снующих туда-сюда
мимо стройных нагих колонн с дорическою прической,
безмятежно белеющих на фронтоне Суда.
III
Там была бы эта кофейня с недурным бланманже,
где, сказав, что зачем нам двадцатый век, если есть уже
девятнадцатый век, я бы видел, как взор коллеги
надолго сосредотачивается на вилке или ноже.
Там должна быть та улица с деревьями в два ряда,
подъезд с торсом нимфы в нише и прочая ерунда;
и портрет висел бы в гостиной, давая вам представленье
о том, как хозяйка выглядела, будучи молода.
Я внимал бы ровному голосу, повествующему о вещах,
не имеющих отношенья к ужину при свечах,
и огонь в камельке, Фортунатус, бросал бы багровый отблеск
на зеленое платье. Но под конец зачах.
Время, текущее в отличие от воды
горизонтально от вторника до среды,
в темноте там разглаживало бы морщины
и стирало бы собственные следы.
IV
И там были бы памятники. Я бы знал имена
не только бронзовых всадников, всунувших в стремена
истории свою ногу, но и ихних четвероногих,
учитывая отпечаток, оставленный ими на
населении города. И с присохшей к губе
сигаретою сильно заполночь возвращаясь пешком к себе,
как цыган по ладони, по трещинам на асфальте
я гадал бы, икая, вслух о его судьбе.
И когда бы меня схватили в итоге за шпионаж,
подрывную активность, бродяжничество, менаж-
а-труа, и толпа бы, беснуясь вокруг, кричала,
тыча в меня натруженными указательными: "Не наш!" --
я бы втайне был счастлив, шепча про себя: "Смотри,
это твой шанс узнать, как выглядит изнутри
то, на что ты так долго глядел снаружи;
запоминай же подробности, восклицая "Vive la Patrie!"
I would like to live, Fortunatus, in a city where the river
would protrude from under the bridge, as if from a sleeve - a hand,
and that she fell into the gulf, spreading her fingers,
like Chopin, who did not show anyone his fist.
That there was an opera, and that in it the veteran-
the tenor regularly sang the Mario aria in the evenings;
so that the Tyrant applauded him in the box, and I'm in the stalls
muttering, clenching his teeth with hatred: "ram".
In this city there would be a yacht club and a football club.
By the absence of smoke from brick factory pipes
I would learn about the offensive of Sunday
and for a long time would shake in the bus, excruciating in rubbish rub.
I would weave my voice into a common animal's howl
where the foot continues the head started.
Of all the laws issued by Hammurabi,
the most important - a penalty and a corner.
II
There would be a Library, and in the halls of its empty
I would flip through the volume with the same number of commas,
as the number of nasty words in daily speech,
not breaking through into prose, nor, especially, in the verse.
There would have been a big station, suffered in the war,
with a facade that is more busy than the world outside.
There at the sight of a green palm tree in the showcase of airlines
the monkey would wake up, dormant in me.
And when winter, Fortunatus, clothe the quarter in a row,
I'd miss the Gallery, where every cloth
- Especially Engra or David -
as a birthmark would look like a stain.
In the twilight, I would watch in the herd window
bouncing cars scurrying back and forth
by the slender naked columns with Doric hair,
serenely white on the front of the Court.
III
There would be this coffee house with a good blancmange,
where, saying that why do we need the twentieth century, if there is already
the nineteenth century, I would have seen how the eyes of a colleague
permanently focuses on the plug or knife.
There should be that street with trees in two rows,
entrance with torso of a nymph in a niche and other nonsense;
and the portrait would hang in the living room, giving you a presentation
about how the hostess looked when she was young.
I would listen to a smooth voice, narrating about things,
not having a candlelight dinner,
and the fire in the fireplace, Fortunatus, would throw a crimson gleam
on a green dress. But at the end withered.
Time, current as opposed to water
horizontally from Tuesday to Wednesday,
in the dark there would smooth wrinkles
and it would wash its own tracks.
IV
And there would be monuments there. I would have known the names
not only the bronze horsemen who stuck in the stirrups
history of his leg, but also their four-legged,
taking into account the imprint left on them
population of the city. And with the adherence to the lip
cigarette after a long midnight returning on foot to himself,
as a gypsy in the palm of your hand, along cracks in the asphalt
I would have guessed, Ikai, aloud about his fate.
And when I was captured as a result of espionage,
subversive activity, vagrancy, menazh-
a-troy, and the crowd would, raging around, screaming,
Pointing at me with exaggerated indexes: "Not ours!" -
I would be secretly happy, whispering to myself: "Look,
this is your chance to find out what the inside looks like
what you looked at from outside for so long;
remember the same details, exclaiming "Vive la Patrie!"
would protrude from under the bridge, as if from a sleeve - a hand,
and that she fell into the gulf, spreading her fingers,
like Chopin, who did not show anyone his fist.
That there was an opera, and that in it the veteran-
the tenor regularly sang the Mario aria in the evenings;
so that the Tyrant applauded him in the box, and I'm in the stalls
muttering, clenching his teeth with hatred: "ram".
In this city there would be a yacht club and a football club.
By the absence of smoke from brick factory pipes
I would learn about the offensive of Sunday
and for a long time would shake in the bus, excruciating in rubbish rub.
I would weave my voice into a common animal's howl
where the foot continues the head started.
Of all the laws issued by Hammurabi,
the most important - a penalty and a corner.
II
There would be a Library, and in the halls of its empty
I would flip through the volume with the same number of commas,
as the number of nasty words in daily speech,
not breaking through into prose, nor, especially, in the verse.
There would have been a big station, suffered in the war,
with a facade that is more busy than the world outside.
There at the sight of a green palm tree in the showcase of airlines
the monkey would wake up, dormant in me.
And when winter, Fortunatus, clothe the quarter in a row,
I'd miss the Gallery, where every cloth
- Especially Engra or David -
as a birthmark would look like a stain.
In the twilight, I would watch in the herd window
bouncing cars scurrying back and forth
by the slender naked columns with Doric hair,
serenely white on the front of the Court.
III
There would be this coffee house with a good blancmange,
where, saying that why do we need the twentieth century, if there is already
the nineteenth century, I would have seen how the eyes of a colleague
permanently focuses on the plug or knife.
There should be that street with trees in two rows,
entrance with torso of a nymph in a niche and other nonsense;
and the portrait would hang in the living room, giving you a presentation
about how the hostess looked when she was young.
I would listen to a smooth voice, narrating about things,
not having a candlelight dinner,
and the fire in the fireplace, Fortunatus, would throw a crimson gleam
on a green dress. But at the end withered.
Time, current as opposed to water
horizontally from Tuesday to Wednesday,
in the dark there would smooth wrinkles
and it would wash its own tracks.
IV
And there would be monuments there. I would have known the names
not only the bronze horsemen who stuck in the stirrups
history of his leg, but also their four-legged,
taking into account the imprint left on them
population of the city. And with the adherence to the lip
cigarette after a long midnight returning on foot to himself,
as a gypsy in the palm of your hand, along cracks in the asphalt
I would have guessed, Ikai, aloud about his fate.
And when I was captured as a result of espionage,
subversive activity, vagrancy, menazh-
a-troy, and the crowd would, raging around, screaming,
Pointing at me with exaggerated indexes: "Not ours!" -
I would be secretly happy, whispering to myself: "Look,
this is your chance to find out what the inside looks like
what you looked at from outside for so long;
remember the same details, exclaiming "Vive la Patrie!"