Lyrics Александр Мирзаян - Я вышел на свет из дворовой лужи
Views
74
0 people consider the lyrics to be true
0 people consider the lyrics of the song incorrect
The lyrics of the song are provided for your reference Александр Мирзаян - Я вышел на свет из дворовой лужи, and also a translation of a song with a video or clip.
Я вышел на свет из дворовой лужи.
Я верил, что все, что поем, настанет.
Я честно со всеми стучал по груше
и честно со всеми мешал в стакане.
Я видел обоих вождей в гробу,
шатался и мусором грел карманы
и понял, что мы будем жить в саду,
увидев в ушах у себя бананы.
Мне время велело: вперед! Вперед!
Я Родину видел всегда с лопатой,
что мне открывала с плакатов рот,
где зубы темнели, крошась от мата!
Великая фирма -- Родной Совок!
Я тоже вязал здесь железный веник,
где русские музы, отмотавши срок,
лабают теперь на совковой фене
о том, как мы сотворили грех
и сами дитятю отдали волку,
но лежа под тем, кто живее всех,
не можем найти на него иголку.
Но верим: ударит великий гром,
и новый Егорий, гремя устами,
пронзит супостата своим копьем,
поднявши его над собой, как знамя.
Из раны рекой потечет смола.
а мы-то хотели, чтоб вина сладки.
Но только героев родит земля,
где хором терзают у правды матку.
Так ждет и не видит большой народ,
какая нам путь озарит идея,
чтоб сразу за нею рвануть вперед
коронным ходом "е-два -- е-девять".
И рельсы согнутся, поляжет лес,
когда сапоги набивая ваксой,
по шпалам эпохи помчит прогресс,
сметая живых бородою Маркса.
Я тоже не ведал, во что упрусь,
пока не свернулся башкой барана,
что нашим умом не осилить Русь,
а только аршином в штанах тирана.
Никто не сумел: ни варяг, ни грек.
Так выйди, Спаситель, и встань над Русью!
Но ангел господний который век
не может у нас отыскать Марусю.
Да кто тут услышит благую весть,
где дочери Хама седлают ступы,
и, видя, как мало успели съесть,
растят меж ног золотые зубы?
И дуньки, копыта макая в крем,
в крутое трико затянувши сдобу,
надвинув на фейс самоварный шлем,
заставят накрыть простыней Европу.
И глядя, как землю накрыл салют,
а шведы не знают, кому сдаются,
поверим, что мертвые всех спасут,
раз стали от них возвращаться блюдца.
Я тоже вертел под собою стол,
слова добывая из царства мертвых,
пытался во рту оживить глагол
и нес, что осталось, на трех аккордах.
Куда я на стуле въезжал верхом,
и хвост разорив у совы Паллады,
все ночи махал над собой пером,
но утром ни разу не встал крылатым.
И в стены глухие кричал: "Сезам!",
и думал, что рухнут они, как в сказке.
Теперь открываю великий срам,
до самого срама раздвинув связки!
Но ежели век говорит: "Капец!" --
кирзовые латы кладя на плечи,
сожми, что осталось, в груди, певец,
и учи зверей человечьей речи!
И если случится -- поймут урок,
и свет засияет, и гром не грянет,
отпилим со лба и наполним рог
и гусли построим, что пел Бояне.
Так счастливы наши пойдут века.
И только однажды средь шума бала
услышим, как в уши течет река,
и поднимем с остатком песка бокалы.
Вот райская дверца промолвит: "Please!"
Войдем и обнимем младую Еву.
И семя познанья прольется вниз,
опять растекаясь, как мысь по древу.
Я верил, что все, что поем, настанет.
Я честно со всеми стучал по груше
и честно со всеми мешал в стакане.
Я видел обоих вождей в гробу,
шатался и мусором грел карманы
и понял, что мы будем жить в саду,
увидев в ушах у себя бананы.
Мне время велело: вперед! Вперед!
Я Родину видел всегда с лопатой,
что мне открывала с плакатов рот,
где зубы темнели, крошась от мата!
Великая фирма -- Родной Совок!
Я тоже вязал здесь железный веник,
где русские музы, отмотавши срок,
лабают теперь на совковой фене
о том, как мы сотворили грех
и сами дитятю отдали волку,
но лежа под тем, кто живее всех,
не можем найти на него иголку.
Но верим: ударит великий гром,
и новый Егорий, гремя устами,
пронзит супостата своим копьем,
поднявши его над собой, как знамя.
Из раны рекой потечет смола.
а мы-то хотели, чтоб вина сладки.
Но только героев родит земля,
где хором терзают у правды матку.
Так ждет и не видит большой народ,
какая нам путь озарит идея,
чтоб сразу за нею рвануть вперед
коронным ходом "е-два -- е-девять".
И рельсы согнутся, поляжет лес,
когда сапоги набивая ваксой,
по шпалам эпохи помчит прогресс,
сметая живых бородою Маркса.
Я тоже не ведал, во что упрусь,
пока не свернулся башкой барана,
что нашим умом не осилить Русь,
а только аршином в штанах тирана.
Никто не сумел: ни варяг, ни грек.
Так выйди, Спаситель, и встань над Русью!
Но ангел господний который век
не может у нас отыскать Марусю.
Да кто тут услышит благую весть,
где дочери Хама седлают ступы,
и, видя, как мало успели съесть,
растят меж ног золотые зубы?
И дуньки, копыта макая в крем,
в крутое трико затянувши сдобу,
надвинув на фейс самоварный шлем,
заставят накрыть простыней Европу.
И глядя, как землю накрыл салют,
а шведы не знают, кому сдаются,
поверим, что мертвые всех спасут,
раз стали от них возвращаться блюдца.
Я тоже вертел под собою стол,
слова добывая из царства мертвых,
пытался во рту оживить глагол
и нес, что осталось, на трех аккордах.
Куда я на стуле въезжал верхом,
и хвост разорив у совы Паллады,
все ночи махал над собой пером,
но утром ни разу не встал крылатым.
И в стены глухие кричал: "Сезам!",
и думал, что рухнут они, как в сказке.
Теперь открываю великий срам,
до самого срама раздвинув связки!
Но ежели век говорит: "Капец!" --
кирзовые латы кладя на плечи,
сожми, что осталось, в груди, певец,
и учи зверей человечьей речи!
И если случится -- поймут урок,
и свет засияет, и гром не грянет,
отпилим со лба и наполним рог
и гусли построим, что пел Бояне.
Так счастливы наши пойдут века.
И только однажды средь шума бала
услышим, как в уши течет река,
и поднимем с остатком песка бокалы.
Вот райская дверца промолвит: "Please!"
Войдем и обнимем младую Еву.
И семя познанья прольется вниз,
опять растекаясь, как мысь по древу.
I came out of the puddle.
I believed that everything that we sing will come.
I honestly pounded all the pears
and honestly interfered with everyone in the glass.
I saw both leaders in the coffin,
staggered and rubbish warmed his pockets
and realized that we would live in the garden,
seeing the bananas in his ears.
Time told me to go ahead! Forward!
I always saw my Motherland with a shovel,
that I opened my mouth with posters,
where the teeth darkened, crumbling from the mat!
Great company - Native Scoop!
I also knitted an iron broom here,
where the Russian Muses, having exhausted the term,
labyut now on the shovel hair dryer
about how we created sin
and they gave the child to the wolf,
but lying under one who is alive most of all,
we can not find a needle on it.
But we believe: a great thunder will strike,
and the new Egor, rattling his mouth,
pierces the adversary with his spear,
raising him above him like a banner.
The resin will flow from the wound.
but we wanted the wine to be sweet.
But only the heroes will be borne by the earth,
where they chant at the right side of the uterus.
So the great people are waiting and not seeing,
what way will the idea illuminate us,
so that immediately after it jerk forward
crowned "e-two-e-nine."
And the rails will bend, the forest will lie,
when boots stuffing with a vaccine,
on the sleepers of the era, speed progress,
sweeping away the living beard of Marx.
I, too, did not know what to relax,
until he curled his head against the ram,
that our mind can not master Russia,
but only a yardstick in the pants of a tyrant.
No one could: neither the Varangian nor the Greek.
So go forth, Savior, and rise above Russia!
But the angel of the Lord is the age
we can not find Marusya.
But who here will hear the good news,
where the daughters of Hama saddle the stupas,
and, seeing how little time they had to eat,
raise golden teeth between your legs?
And dunki, hooves dipping into the cream,
in a cool leotard wrapped a bun,
pushing a samovar helmet over the face,
will cover the sheet with Europe.
And looking as the ground covered the salute,
and the Swedes do not know who surrender,
we will believe that the dead will save everyone,
once they began to return from them saucers.
I also turned the table under me,
words from the kingdom of the dead,
tried to revive the verb in his mouth
and carried what was left, on three chords.
Where I was riding a horse,
and having torn the tail of Pallas's owl,
all night he waved his pen over himself,
but in the morning I never got up winged.
And in the walls deaf people shouted: "Sesame!",
and thought that they would collapse, as in a fairy tale.
Now I open a great shame,
until the very shame of expanding the ligaments!
But if the century says: "Kapets!" -
karzovye armor laying on his shoulders,
squeeze what's left, in the chest, the singer,
and teach the beasts of human speech!
And if it happens, they will understand the lesson,
and the light will shine, and thunder will not burst,
cut off the forehead and fill the horn
and build a harp that sang Boyana.
So happy our centuries will go.
And only once amid the noise of the ball
we will hear how the river flows into our ears,
and pick up the goblets with the rest of the sand.
The paradise door will say: "Please!"
Come and embrace the young Eve.
And the seed of knowledge will be poured down,
again spreading, like a tree on a tree.
I believed that everything that we sing will come.
I honestly pounded all the pears
and honestly interfered with everyone in the glass.
I saw both leaders in the coffin,
staggered and rubbish warmed his pockets
and realized that we would live in the garden,
seeing the bananas in his ears.
Time told me to go ahead! Forward!
I always saw my Motherland with a shovel,
that I opened my mouth with posters,
where the teeth darkened, crumbling from the mat!
Great company - Native Scoop!
I also knitted an iron broom here,
where the Russian Muses, having exhausted the term,
labyut now on the shovel hair dryer
about how we created sin
and they gave the child to the wolf,
but lying under one who is alive most of all,
we can not find a needle on it.
But we believe: a great thunder will strike,
and the new Egor, rattling his mouth,
pierces the adversary with his spear,
raising him above him like a banner.
The resin will flow from the wound.
but we wanted the wine to be sweet.
But only the heroes will be borne by the earth,
where they chant at the right side of the uterus.
So the great people are waiting and not seeing,
what way will the idea illuminate us,
so that immediately after it jerk forward
crowned "e-two-e-nine."
And the rails will bend, the forest will lie,
when boots stuffing with a vaccine,
on the sleepers of the era, speed progress,
sweeping away the living beard of Marx.
I, too, did not know what to relax,
until he curled his head against the ram,
that our mind can not master Russia,
but only a yardstick in the pants of a tyrant.
No one could: neither the Varangian nor the Greek.
So go forth, Savior, and rise above Russia!
But the angel of the Lord is the age
we can not find Marusya.
But who here will hear the good news,
where the daughters of Hama saddle the stupas,
and, seeing how little time they had to eat,
raise golden teeth between your legs?
And dunki, hooves dipping into the cream,
in a cool leotard wrapped a bun,
pushing a samovar helmet over the face,
will cover the sheet with Europe.
And looking as the ground covered the salute,
and the Swedes do not know who surrender,
we will believe that the dead will save everyone,
once they began to return from them saucers.
I also turned the table under me,
words from the kingdom of the dead,
tried to revive the verb in his mouth
and carried what was left, on three chords.
Where I was riding a horse,
and having torn the tail of Pallas's owl,
all night he waved his pen over himself,
but in the morning I never got up winged.
And in the walls deaf people shouted: "Sesame!",
and thought that they would collapse, as in a fairy tale.
Now I open a great shame,
until the very shame of expanding the ligaments!
But if the century says: "Kapets!" -
karzovye armor laying on his shoulders,
squeeze what's left, in the chest, the singer,
and teach the beasts of human speech!
And if it happens, they will understand the lesson,
and the light will shine, and thunder will not burst,
cut off the forehead and fill the horn
and build a harp that sang Boyana.
So happy our centuries will go.
And only once amid the noise of the ball
we will hear how the river flows into our ears,
and pick up the goblets with the rest of the sand.
The paradise door will say: "Please!"
Come and embrace the young Eve.
And the seed of knowledge will be poured down,
again spreading, like a tree on a tree.