Lyrics Александр Ерёменко - Иерониму Босху, изобретателю прожектора
Views
63
0 people consider the lyrics to be true
0 people consider the lyrics of the song incorrect
The lyrics of the song are provided for your reference Александр Ерёменко - Иерониму Босху, изобретателю прожектора, and also a translation of a song with a video or clip.
Я смотрю на тебя из настолько глубоких могил,
что мой взгляд, прежде чем до тебя добежать, раздвоится.
Мы сейчас, как всегда, разыграем комедию в лицах.
Тебя не было вовсе, и, значит, я тоже не был.
Мы не существовали в неслышной возне хромосом,
в этом солнце большом или в белой большой протоплазме.
Нас еще до сих пор обвиняют в подобном маразме,
в первобытном бульоне карауля с поднятым веслом.
Мы сейчас, как всегда, попытаемся снова свести
траектории тел. Вот условие первого хода:
если высветишь ты близлежащий участок пути,
я тебя назову существительным женского рода.
Я, конечно, найду в этом хламе, летящем в глаза,
надлежащий конфликт, отвечающий заданной схеме.
Так, всплывая со дна, треугольник к своей теореме
прилипает навечно. Тебя надо еще доказать.
Тебя надо увешать каким-то набором морфем
(в ослепительной форме осы заблудившийся морфий),
чтоб узнали тебя, каждый раз в соответственной форме,
обладатели тел. Взгляд вернулся к начальной строфе...
Я смотрю на тебя из настолько далеких... Игра
продолжается. Ход из меня прорастет, как бойница.
Уберите конвой. Мы играем комедию в лицах.
Я сидел на горе, нарисованной там, где гора.
2
Я сидел на горе, нарисованной там, где гора.
У меня под ногой (когда плюну — на них попаду)
шли толпой бегуны в непролазном и синем аду,
и, как тонкие вши, шевелились на них номера.
У меня за спиной шелестел нарисованный рай,
и по краю его, то трубя, то звеня за версту,
это ангел проплыл или новенький, чистый трамвай,
словно мальчик косой с металлической трубкой во рту.
И пустая рука повернет, как антенну, алтарь,
и внутри побредет сам с собой совместившийся сын,
заблудившийся в мокром и дряблом строенье осин,
как развернутый ветром бумажный хоккейный вратарь.
Кто сейчас расчленит этот сложный язык и простой,
этот сложенный вдвое и втрое, на винт теоремы
намотавшийся смысл. Всей длиной, шириной, высотой
этот встроенный в ум и устроенный ужас системы.
вот болезненный знак: прогрессирует ад.
Концентрический холод к тебе подступает кругами.
Я смотрю на тебя — загибается взгляд,
и кусает свой собственный хвост. И в затылок стучит сапогами.
И в орущем табло застревают последние дни.
И бегущий олень зафиксирован в мерзлом полене.
Выплывая со дна, подо льдом годовое кольцо растолкни —
он сойдется опять. И поставит тебя на колени,
где трехмерный колодец не стоит плевка,
Пифагор по колени в грязи, и секущая плоскость татар.
В этом мире косом существует прямой пистолетный удар,
но однако и он не прямей, чем прямая кишка.
И в пустых небесах небоскреб только небо скребет,
так же как волкодав никогда не задавит пустынного волка,
и когда в это мясо и рубку (я слово забыл)
попадет твой хребет —
пропоет твоя глотка.
3
В кустах раздвинут соловей.
Над ними вертится звезда.
В болоте стиснута вода,
как трансформатор силовой.
Летит луна над головой,
на пустыре горит прожектор
и ограничивает сектор,
откуда подан угловой.
что мой взгляд, прежде чем до тебя добежать, раздвоится.
Мы сейчас, как всегда, разыграем комедию в лицах.
Тебя не было вовсе, и, значит, я тоже не был.
Мы не существовали в неслышной возне хромосом,
в этом солнце большом или в белой большой протоплазме.
Нас еще до сих пор обвиняют в подобном маразме,
в первобытном бульоне карауля с поднятым веслом.
Мы сейчас, как всегда, попытаемся снова свести
траектории тел. Вот условие первого хода:
если высветишь ты близлежащий участок пути,
я тебя назову существительным женского рода.
Я, конечно, найду в этом хламе, летящем в глаза,
надлежащий конфликт, отвечающий заданной схеме.
Так, всплывая со дна, треугольник к своей теореме
прилипает навечно. Тебя надо еще доказать.
Тебя надо увешать каким-то набором морфем
(в ослепительной форме осы заблудившийся морфий),
чтоб узнали тебя, каждый раз в соответственной форме,
обладатели тел. Взгляд вернулся к начальной строфе...
Я смотрю на тебя из настолько далеких... Игра
продолжается. Ход из меня прорастет, как бойница.
Уберите конвой. Мы играем комедию в лицах.
Я сидел на горе, нарисованной там, где гора.
2
Я сидел на горе, нарисованной там, где гора.
У меня под ногой (когда плюну — на них попаду)
шли толпой бегуны в непролазном и синем аду,
и, как тонкие вши, шевелились на них номера.
У меня за спиной шелестел нарисованный рай,
и по краю его, то трубя, то звеня за версту,
это ангел проплыл или новенький, чистый трамвай,
словно мальчик косой с металлической трубкой во рту.
И пустая рука повернет, как антенну, алтарь,
и внутри побредет сам с собой совместившийся сын,
заблудившийся в мокром и дряблом строенье осин,
как развернутый ветром бумажный хоккейный вратарь.
Кто сейчас расчленит этот сложный язык и простой,
этот сложенный вдвое и втрое, на винт теоремы
намотавшийся смысл. Всей длиной, шириной, высотой
этот встроенный в ум и устроенный ужас системы.
вот болезненный знак: прогрессирует ад.
Концентрический холод к тебе подступает кругами.
Я смотрю на тебя — загибается взгляд,
и кусает свой собственный хвост. И в затылок стучит сапогами.
И в орущем табло застревают последние дни.
И бегущий олень зафиксирован в мерзлом полене.
Выплывая со дна, подо льдом годовое кольцо растолкни —
он сойдется опять. И поставит тебя на колени,
где трехмерный колодец не стоит плевка,
Пифагор по колени в грязи, и секущая плоскость татар.
В этом мире косом существует прямой пистолетный удар,
но однако и он не прямей, чем прямая кишка.
И в пустых небесах небоскреб только небо скребет,
так же как волкодав никогда не задавит пустынного волка,
и когда в это мясо и рубку (я слово забыл)
попадет твой хребет —
пропоет твоя глотка.
3
В кустах раздвинут соловей.
Над ними вертится звезда.
В болоте стиснута вода,
как трансформатор силовой.
Летит луна над головой,
на пустыре горит прожектор
и ограничивает сектор,
откуда подан угловой.
I look at you from graves so deep
that my mind doubles before it reaches you.
We will now, as always, play a comedy in faces.
You weren't there at all, and that means I wasn't there either.
We did not exist in the silent flutter of chromosomes
in this the sun is large or in a large white protoplasm.
We are still accused of such insanity,
in the primitive broth of a guard with a raised oar.
We will now, as always, try to bring again
trajectories of bodies. Here is the condition for the first move:
if you highlight the nearby section of the path,
I will call you a feminine noun.
I, of course, will find in this trash flying into the eyes,
the proper conflict to match the given pattern.
So, floating up from the bottom, the triangle to its theorem
sticks forever. You still have to prove.
You should be hung with some set of morphemes
(in the dazzling wasp shape of a lost morphine),
to recognize you, each time in the appropriate form,
owners of bodies. The gaze returned to the opening stanza ...
I look at you from so far away ... Game
continues. The passage will sprout out of me like a loophole.
Remove the convoy. We play comedy in faces.
I was sitting on a mountain drawn where the mountain is.
2
I was sitting on a mountain drawn where the mountain is.
Under my foot (when I spit, I'll hit them)
the runners walked in a crowd in the impassable and blue hell,
and, like thin lice, the numbers moved on them.
A painted paradise rustled behind me
and along its edge, now trumpeting, now ringing a mile away,
is it an angel sailed or a brand new, clean tram,
like a scythe boy with a metal tube in his mouth.
And an empty hand will turn the altar like an antenna,
and a son who has combined with himself will wander inside,
lost in the wet and flabby structure of aspens,
like a wind-blown paper hockey goalkeeper.
Who will now dismember this complex language and simple,
this folded in half and three times, on the screw of the theorem
coiled sense. Full length, width, height
this built into the mind and arranged horror of the system.
here is a painful sign: hell is progressing.
The concentric cold rises to you in circles.
I look at you - my eyes are bent
and bites its own tail. And knocks on the back of his head with his boots.
And the last days get stuck in the screaming scoreboard.
And a running deer is fixed in a frozen log.
Swimming up from the bottom, under the ice, crush the annual ring -
it will come together again. And bring you to your knees
where a three-dimensional well is not worth spitting,
Pythagoras is knee-deep in mud, and the cutting plane of the Tatars.
There is a straight pistol strike in this oblique world
but nevertheless it is not straighter than the rectum.
And in the empty skies, the skyscraper only scratches the sky,
just as a wolfhound will never crush a desert wolf,
and when in this meat and chopping (I forgot the word)
your spine will fall -
your throat will sing.
3
A nightingale is spread apart in the bushes.
A star revolves above them.
Water is squeezed in the swamp
as a power transformer.
The moon flies overhead
the spotlight is on in the wasteland
and limits the sector,
where the corner came from.
that my mind doubles before it reaches you.
We will now, as always, play a comedy in faces.
You weren't there at all, and that means I wasn't there either.
We did not exist in the silent flutter of chromosomes
in this the sun is large or in a large white protoplasm.
We are still accused of such insanity,
in the primitive broth of a guard with a raised oar.
We will now, as always, try to bring again
trajectories of bodies. Here is the condition for the first move:
if you highlight the nearby section of the path,
I will call you a feminine noun.
I, of course, will find in this trash flying into the eyes,
the proper conflict to match the given pattern.
So, floating up from the bottom, the triangle to its theorem
sticks forever. You still have to prove.
You should be hung with some set of morphemes
(in the dazzling wasp shape of a lost morphine),
to recognize you, each time in the appropriate form,
owners of bodies. The gaze returned to the opening stanza ...
I look at you from so far away ... Game
continues. The passage will sprout out of me like a loophole.
Remove the convoy. We play comedy in faces.
I was sitting on a mountain drawn where the mountain is.
2
I was sitting on a mountain drawn where the mountain is.
Under my foot (when I spit, I'll hit them)
the runners walked in a crowd in the impassable and blue hell,
and, like thin lice, the numbers moved on them.
A painted paradise rustled behind me
and along its edge, now trumpeting, now ringing a mile away,
is it an angel sailed or a brand new, clean tram,
like a scythe boy with a metal tube in his mouth.
And an empty hand will turn the altar like an antenna,
and a son who has combined with himself will wander inside,
lost in the wet and flabby structure of aspens,
like a wind-blown paper hockey goalkeeper.
Who will now dismember this complex language and simple,
this folded in half and three times, on the screw of the theorem
coiled sense. Full length, width, height
this built into the mind and arranged horror of the system.
here is a painful sign: hell is progressing.
The concentric cold rises to you in circles.
I look at you - my eyes are bent
and bites its own tail. And knocks on the back of his head with his boots.
And the last days get stuck in the screaming scoreboard.
And a running deer is fixed in a frozen log.
Swimming up from the bottom, under the ice, crush the annual ring -
it will come together again. And bring you to your knees
where a three-dimensional well is not worth spitting,
Pythagoras is knee-deep in mud, and the cutting plane of the Tatars.
There is a straight pistol strike in this oblique world
but nevertheless it is not straighter than the rectum.
And in the empty skies, the skyscraper only scratches the sky,
just as a wolfhound will never crush a desert wolf,
and when in this meat and chopping (I forgot the word)
your spine will fall -
your throat will sing.
3
A nightingale is spread apart in the bushes.
A star revolves above them.
Water is squeezed in the swamp
as a power transformer.
The moon flies overhead
the spotlight is on in the wasteland
and limits the sector,
where the corner came from.