Мне было десять лет, когда впервые
Я ощутил в минуты роковые,
Что не по мне пришлась душа моя.
Она во мне никак не умещалась –
Она в слова и звуки воплощалась,
Или летала в дальние края.
И начало её двойное свойство
Во мне рождать глухое беспокойство,
Меж нами сеять смуту и вражду...
Она любила всё, что мне претило,
Она не признавала коллектива
И не желала привыкать к труду.
В семнадцать я решил: "Довольно, хватит!
Настал мой час – она за всё заплатит!"
И я зажал её в немых тисках.
Я днём бродил с ней, тих и беззаботен,
А по ночам таскал из подворотен
И распинал на глянцевых листках.
Моя любовь ей не пришлась по вкусу –
Она и в страсти праздновала труса,
Беря на душу самый тяжкий грех...
Я от друзей и женщин отрекался,
Я от бессильной злобы задыхался –
Она смеялась на глазах у всех.
А в двадцать пять моя душа пропала.
И путалась два года, с кем попало...
А я бледнел и даже клял Творца.
Потом пришла – забитая, худая
И простонала, как сова рыдая:
"Ужасный век, ужасные сердца!"
Я помню, к тридцати она смирилась.
С ней что-то непонятное творилось:
Моя душа поддакивала мне!
И вот тогда, поверив ей, как другу,
Я с ней пошёл по Дантовому кругу –
Да так и сгинул в адовом огне...
Теперь я уличил её в коварстве!
Но – поздно: я пою в подземном царстве
Среди безмолвных призрачных теней.
Я там прочёл на каменных скрижалях,
Что знанья скорбь людскую умножают,
И потому-то – души нас сильней.
I was ten when the first time
I felt in a minute fatal,
What is not for me was my soul.
She did not fit in me at all -
She was embodied in words and sounds,
Or flew to distant lands.
And the beginning of its double property
In me, to give birth to a deaf concern,
Between us sow discord and enmity ...
She loved everything I did not like,
She did not recognize the collective
And did not want to get used to work.
At seventeen I decided: "Enough, enough!
My hour has come - she will pay for everything! "
And I squeezed it in a silent grip.
I wandered with her during the day, quiet and carefree,
And at night I dragged him from the gate
And crucified on glossy sheets.
My love did not suit her taste -
She was in a passion celebrated coward,
Taking on the soul the most serious sin ...
I renounced friends and women,
I was panting from impotent rage -
She laughed in front of everyone.
And at twenty-five my soul was gone.
Also it was confused two years, with whom has got ...
And I paled and even cursed the Creator.
Then came - clogged, thin
And moaned, like an owl sobbing:
"A terrible century, terrible hearts!"
I remember that by the age of thirty she had resigned herself.
With her something incomprehensible was happening:
My soul assented to me!
And then, believing it as a friend,
I went with her on the Dante circle -
Yes, and disappeared in the hell fire ...
Now I have caught her in crookedness!
But it's too late: I'm singing in the underworld
Among the silent shadowy shadows.
I read it there on the stone tablets,
That the knowledge of the tribulation of the multitude is multiplied,
And that's why - our souls are stronger.