Lyrics Дана Кипринич - Такие слишком медовые эти луны
Views
88
1 people consider the lyrics to be true
0 people consider the lyrics of the song incorrect
The lyrics of the song are provided for your reference Дана Кипринич - Такие слишком медовые эти луны, and also a translation of a song with a video or clip.
Лытдыбр Москве
Такие слишком медовые эти луны, такие звезды - острые каблуки, меня трясет от каждого поцелуя, как будто губы - голые проводки, а мне бы попивать свой чаек духмяный, молиться молча каждому вечерку, меня крутили, жили, в ладонях мяли и вот случайно выдернули чеку, за это даже в школе бы физкультурник на год освободил от своей физры, меня жует в объятьях температурных, высинивает, выкручивает навзрыд, гудит волна, захлестывает за борт, а в глазах тоска, внутри непрерывный стон, но мне нельзя апрель - у меня работа и курсовик пятнадцатого на стол.
Играю свои безвыигрышные матчи, диктую свой отточенный эпилог, чтоб из Москвы приехал прекрасный мальчик, и ткнулся носом в мой обоженный лоб. А дома запах дыма и вкус ванили, а дом-то мал и грязен, как я сама, а мне не написали, не позвонили, не приоткрыли тайные закрома. Таскаюсь по проспектам - как будто голой, да вот любой бери меня не хочу - и город цепко держит клешней за горло, того гляди задушит через чуть-чуть, приду под вечер, пью, залезаю в ванну, как тысячи таких же как я девиц, а что у вас немедленно убивало, здесь даже не хватает на удивить.
И это не любовь - а еще покруче, всё то, что бьет наотмашь, издалека. Такие слишком синие эти тучи, такие слишком белые облака.
Ребята, мой плацдарм до травинки выжжен, разрытые траншеи на полдуши. Ребята, как же я вас всех ненавижу, всех тех, кто знает, как меня рассмешить. Вы до конца на мне затянули пояс, растерли закостенелое докрасна, а после - всё, свободна, билет на поезд и поезжай в свой Питер. А в нем весна.
Но мне в большом пакете, сухпай на вынос отдали, нынче кажется, всё на свете, мне б успокоить это, что появилось хоть выносить, оставить в себе до смерти. Да вы богатыри - ведь пробить непросто махину эту - а по последней версии сто шестьдесят четыре живого роста, полцентнера почти неживого веса. Да я вернусь, когда-нибудь, да наверно, опять вот так, минуточкой, впопыхах, но у тебя очки и немножко нервно и волосы - специально, чтоб их вдыхать.
И как я научилась при вас смущаться и хохотать до привкуса на губах, как вы так умудряетесь помещаться в моей башке, не большей чем гигабайт? В моих руках, продымленных узких джинсах, в моих глазах, в прожилочках на висках, как удалось так плотно расположиться, и ни на миг на волю не отпускать? А жизнь совсем иначе стучит и учит - не сметь считать, что где-нибудь ждут-грустят. Как вы смогли настолько меня прищучить, что я во сне проспыаюсь у вас в гостях? Ведь я теперь не смогу уже по-другому, закуталась в блестящее волокно. Такие слишком длинные перегоны, такой свистящий ветер через окно.
Уйдите и отдайте мое хмельное, земное одиночество, мой фетиш.
А может быть я просто немножко ною, чтобы проверить, всё ли ты мне простишь.
Такие слишком медовые эти луны, такие звезды - острые каблуки, меня трясет от каждого поцелуя, как будто губы - голые проводки, а мне бы попивать свой чаек духмяный, молиться молча каждому вечерку, меня крутили, жили, в ладонях мяли и вот случайно выдернули чеку, за это даже в школе бы физкультурник на год освободил от своей физры, меня жует в объятьях температурных, высинивает, выкручивает навзрыд, гудит волна, захлестывает за борт, а в глазах тоска, внутри непрерывный стон, но мне нельзя апрель - у меня работа и курсовик пятнадцатого на стол.
Играю свои безвыигрышные матчи, диктую свой отточенный эпилог, чтоб из Москвы приехал прекрасный мальчик, и ткнулся носом в мой обоженный лоб. А дома запах дыма и вкус ванили, а дом-то мал и грязен, как я сама, а мне не написали, не позвонили, не приоткрыли тайные закрома. Таскаюсь по проспектам - как будто голой, да вот любой бери меня не хочу - и город цепко держит клешней за горло, того гляди задушит через чуть-чуть, приду под вечер, пью, залезаю в ванну, как тысячи таких же как я девиц, а что у вас немедленно убивало, здесь даже не хватает на удивить.
И это не любовь - а еще покруче, всё то, что бьет наотмашь, издалека. Такие слишком синие эти тучи, такие слишком белые облака.
Ребята, мой плацдарм до травинки выжжен, разрытые траншеи на полдуши. Ребята, как же я вас всех ненавижу, всех тех, кто знает, как меня рассмешить. Вы до конца на мне затянули пояс, растерли закостенелое докрасна, а после - всё, свободна, билет на поезд и поезжай в свой Питер. А в нем весна.
Но мне в большом пакете, сухпай на вынос отдали, нынче кажется, всё на свете, мне б успокоить это, что появилось хоть выносить, оставить в себе до смерти. Да вы богатыри - ведь пробить непросто махину эту - а по последней версии сто шестьдесят четыре живого роста, полцентнера почти неживого веса. Да я вернусь, когда-нибудь, да наверно, опять вот так, минуточкой, впопыхах, но у тебя очки и немножко нервно и волосы - специально, чтоб их вдыхать.
И как я научилась при вас смущаться и хохотать до привкуса на губах, как вы так умудряетесь помещаться в моей башке, не большей чем гигабайт? В моих руках, продымленных узких джинсах, в моих глазах, в прожилочках на висках, как удалось так плотно расположиться, и ни на миг на волю не отпускать? А жизнь совсем иначе стучит и учит - не сметь считать, что где-нибудь ждут-грустят. Как вы смогли настолько меня прищучить, что я во сне проспыаюсь у вас в гостях? Ведь я теперь не смогу уже по-другому, закуталась в блестящее волокно. Такие слишком длинные перегоны, такой свистящий ветер через окно.
Уйдите и отдайте мое хмельное, земное одиночество, мой фетиш.
А может быть я просто немножко ною, чтобы проверить, всё ли ты мне простишь.
Lytdybr Moscow
These moons are too honey, such stars are sharp heels, shakes me from every kiss, as if my lips are bare wiring, but I would drink my own perfume seagull, pray silently every evening, twisted me, lived, crushed my palms and pulled it out accidentally for a check, for this even at school the sportsman would free me from his fizry for a year, chewing me in the arms of the temperature, vysinivaet, twisting sobs, the wave hums, overflows overboard, and in the eyes of longing, inside a continuous moan, but I can’t April - I have work and a fifteenth course student on the table.
I play my lose-lose matches, dictating my polished epilogue so that a beautiful boy comes from Moscow, and nuzzles my beloved forehead. At home, the smell of smoke and the taste of vanilla, and the house is small and dirty, like myself, but they did not write to me, did not call, did not open the secret bins. I am dragging along the avenues — as if I’m naked, but I don’t want anyone to take me — and the city holds the claw tightly by the throat, strangle him a little bit, come in the evening, drink, climb into the bath, like thousands of girls like me and what you have immediately killed, is not even enough to surprise.
And this is not love - but even more abruptly, everything that hits the back of the head, from afar. These clouds are too blue, such clouds are too white.
Guys, my bridgehead to a blade of grass burned out, dug trenches for half a mile. Guys, how can I hate you all, all those who know how to make me laugh. You have fully tightened the belt on me, rubbed the ossified red-hot, and then - everything is free, the train ticket and go to your Peter. And in it is spring.
But I was given in a large package, they took away the takeaway takeaway, now it seems, everything in the world, I would reassure it that I could even endure, leave me to death. Yes, you bogatyrs - after all, it is not easy to break through this colossus - and according to the latest version, one hundred and sixty-four living height, half centner of almost lifeless weight. Yes, I'll be back, sometime, and probably, again, like this, just a minute, in a hurry, but you have glasses and a little nervously and hair - specifically, in order to inhale them.
And how did I learn to be embarrassed and laugh until the taste on my lips, how do you manage to fit in my head no more than a gigabyte? In my hands, smoked tight jeans, in my eyes, in the veins at the temples, how did you manage to sit so tightly, and not for a moment let loose? And life is completely different and knocking teaches - do not dare to believe that they are waiting somewhere, sad. How could you pin me down so much that I sleep in your guest? After all, I now can not have another way, wrapped in a shiny fiber. Such too long hauls, such whistling wind through the window.
Go away and give away my intoxicating, earthly loneliness, my fetish.
Or maybe I'm just a little bit Noah, to check whether you forgive me everything.
These moons are too honey, such stars are sharp heels, shakes me from every kiss, as if my lips are bare wiring, but I would drink my own perfume seagull, pray silently every evening, twisted me, lived, crushed my palms and pulled it out accidentally for a check, for this even at school the sportsman would free me from his fizry for a year, chewing me in the arms of the temperature, vysinivaet, twisting sobs, the wave hums, overflows overboard, and in the eyes of longing, inside a continuous moan, but I can’t April - I have work and a fifteenth course student on the table.
I play my lose-lose matches, dictating my polished epilogue so that a beautiful boy comes from Moscow, and nuzzles my beloved forehead. At home, the smell of smoke and the taste of vanilla, and the house is small and dirty, like myself, but they did not write to me, did not call, did not open the secret bins. I am dragging along the avenues — as if I’m naked, but I don’t want anyone to take me — and the city holds the claw tightly by the throat, strangle him a little bit, come in the evening, drink, climb into the bath, like thousands of girls like me and what you have immediately killed, is not even enough to surprise.
And this is not love - but even more abruptly, everything that hits the back of the head, from afar. These clouds are too blue, such clouds are too white.
Guys, my bridgehead to a blade of grass burned out, dug trenches for half a mile. Guys, how can I hate you all, all those who know how to make me laugh. You have fully tightened the belt on me, rubbed the ossified red-hot, and then - everything is free, the train ticket and go to your Peter. And in it is spring.
But I was given in a large package, they took away the takeaway takeaway, now it seems, everything in the world, I would reassure it that I could even endure, leave me to death. Yes, you bogatyrs - after all, it is not easy to break through this colossus - and according to the latest version, one hundred and sixty-four living height, half centner of almost lifeless weight. Yes, I'll be back, sometime, and probably, again, like this, just a minute, in a hurry, but you have glasses and a little nervously and hair - specifically, in order to inhale them.
And how did I learn to be embarrassed and laugh until the taste on my lips, how do you manage to fit in my head no more than a gigabyte? In my hands, smoked tight jeans, in my eyes, in the veins at the temples, how did you manage to sit so tightly, and not for a moment let loose? And life is completely different and knocking teaches - do not dare to believe that they are waiting somewhere, sad. How could you pin me down so much that I sleep in your guest? After all, I now can not have another way, wrapped in a shiny fiber. Such too long hauls, such whistling wind through the window.
Go away and give away my intoxicating, earthly loneliness, my fetish.
Or maybe I'm just a little bit Noah, to check whether you forgive me everything.