Мы шли долинами неосвещёнными,
а на часах томился полдень.
Плелись пустынями, ползли каньонами,
нагрудный крест неся, как орден.
Водой была нам кровь тех, кто не мог идти,
а пищей – кости тех, кто отказался пить.
Из молодой любви и старой похоти
сплеталась новых поколений нить.
И снова гибли те, кто не набрался сил,
и снова сожран был – кто не убил,
и снова был сожжён – кто попытался свет
добыть, себя стирая оземь.
Кто одиноким был сто вёсен, зим и лет, –
сто лет искал блудницу осень.
Где потерялся я, ища свой кров, свой хлеб?
Не глух ли я, не слеп ли я? – и глух, и слеп.
Для кого-то нет закона, кроме нравственного,
для другого вся мораль внутри закона.
И вторые ради благ земного царствованья
судят первых, обличаясь в их иконы.
We walked unlit valleys
and the clock languished at noon.
Traveled by deserts, crawled by canyons,
carrying a breast cross, like an order.
Our water was the blood of those who could not walk,
and the food is the bones of those who refused to drink.
Of young love and old lust
new generations of thread intertwined.
And again those who did not gain strength died,
and was devoured again - who did not kill,
and was burned again - who tried to light
get yourself erasing the ground.
Who was lonely a hundred springs, winters and years, -
autumn was looking for a harlot for a hundred years.
Where am I lost, looking for my shelter, my bread?
Am I not deaf, am I not blind? - both deaf and blind.
For some there is no law but moral,
for another, all morality is within the law.
And the latter for the sake of earthly reign
they judge the first, denouncing their icons.