Lyrics Гелена Великанова - Плач по коммунальной квартире
Views
200
0 people consider the lyrics to be true
0 people consider the lyrics of the song incorrect
The lyrics of the song are provided for your reference Гелена Великанова - Плач по коммунальной квартире, and also a translation of a song with a video or clip.
В нашенской квартире коммунальной,
деревянной и полуподвальной,
под плакатом Осоавиахима
общий счетчик слез висел незримо.
В нашенской квартире коммунальной
кухонька была исповедальней,
и оркестром всех кастрюлек сводным,
и судом, воистину народным.
Если говорила кухня: «Лярва», -
«Стерва» - означало популярно.
Если говорила кухня: «Рыло»,
означало - так оно и было.
В три ноздри три чайника фырчали,
трех семейств соединив печали,
и не допускала ссоры грязной
армия калош с подкладкой красной.
Стирка сразу шла на три корыта.
Лучшее в башку мне было вбито
каплями с чужих кальсон, висящих
на веревках в белых мокрых чащах.
Наволочки, будто бы подружки,
не скрывали тайн любой подушки,
и тельняшка слов стеснялась крепких
с вдовьей кофтой рядом на прищепках.
Если дома пела моя мама,
замирали в кухне мясорубки.
О чужом несчастье телеграмма
прожигала всем соседям руки.
В телефон, владевший коридором,
все секреты мы орали ором
и не знали фразы церемонной:
«Это разговор не телефонный».
Нас не унижала коммунальность,
ни в жратве, ни в храпе, ни в одеже.
Деньги как-то проще занимались,
ибо коммунальны были тоже.
Что-то нам шептал по-человечьи
коммунальный кран водопровода,
и воспринималось как-то легче
горе коммунальное народа.
И когда пришла Победа в мае,
ко всеобщей радости и плачу, -
все пластинки, заглушив трамваи,
коммунально взвыли «Кукарачу».
Взмыли в небо каски и береты.
За столами места всем хватило.
Вся страна сдвигала табуреты,
будто коммунальная квартира.
Плачу по квартире коммунальной,
многодетной и многострадальной,
где ушанки в дверь вносили вьюгу,
прижимаясь на гвоздях друг к другу.
Неужели я сбесился с жиру,
вспомнив коммунальную квартиру?
Не бесились мы, когда в ней жили
не на жире, а на комбижире.
Бешенство - оно пришло позднее.
Стали мы отдельней, стали злее.
Разделило, словно разжиренье,
бешенство хватанья, расширенья.
Были беды, а сегодня бедки,
а ведь хнычем в каждом разговоре.
Маленькие личные победки
победили нас и раскололи.
В двери вбили мы глазки дверные,
но не разглядеть в гляделки эти,
кто соседи наши по России,
кто соседи наши по планете.
Я хочу, чтоб всем всего хватило -
лишь бы мы душой не оскудели.
Дайте всем отдельные квартиры -
лишь бы души не были отдельны!
Со звериной болью поминальной
плачу по квартире коммунальной,
по ее доверчиво рисковой
двери бесцепочной, безглазковой.
И когда пенсионер в подпитье
заведет случайно «Кукарачу»,
плачу я по общей победе,
плачу я по общему плачу.
деревянной и полуподвальной,
под плакатом Осоавиахима
общий счетчик слез висел незримо.
В нашенской квартире коммунальной
кухонька была исповедальней,
и оркестром всех кастрюлек сводным,
и судом, воистину народным.
Если говорила кухня: «Лярва», -
«Стерва» - означало популярно.
Если говорила кухня: «Рыло»,
означало - так оно и было.
В три ноздри три чайника фырчали,
трех семейств соединив печали,
и не допускала ссоры грязной
армия калош с подкладкой красной.
Стирка сразу шла на три корыта.
Лучшее в башку мне было вбито
каплями с чужих кальсон, висящих
на веревках в белых мокрых чащах.
Наволочки, будто бы подружки,
не скрывали тайн любой подушки,
и тельняшка слов стеснялась крепких
с вдовьей кофтой рядом на прищепках.
Если дома пела моя мама,
замирали в кухне мясорубки.
О чужом несчастье телеграмма
прожигала всем соседям руки.
В телефон, владевший коридором,
все секреты мы орали ором
и не знали фразы церемонной:
«Это разговор не телефонный».
Нас не унижала коммунальность,
ни в жратве, ни в храпе, ни в одеже.
Деньги как-то проще занимались,
ибо коммунальны были тоже.
Что-то нам шептал по-человечьи
коммунальный кран водопровода,
и воспринималось как-то легче
горе коммунальное народа.
И когда пришла Победа в мае,
ко всеобщей радости и плачу, -
все пластинки, заглушив трамваи,
коммунально взвыли «Кукарачу».
Взмыли в небо каски и береты.
За столами места всем хватило.
Вся страна сдвигала табуреты,
будто коммунальная квартира.
Плачу по квартире коммунальной,
многодетной и многострадальной,
где ушанки в дверь вносили вьюгу,
прижимаясь на гвоздях друг к другу.
Неужели я сбесился с жиру,
вспомнив коммунальную квартиру?
Не бесились мы, когда в ней жили
не на жире, а на комбижире.
Бешенство - оно пришло позднее.
Стали мы отдельней, стали злее.
Разделило, словно разжиренье,
бешенство хватанья, расширенья.
Были беды, а сегодня бедки,
а ведь хнычем в каждом разговоре.
Маленькие личные победки
победили нас и раскололи.
В двери вбили мы глазки дверные,
но не разглядеть в гляделки эти,
кто соседи наши по России,
кто соседи наши по планете.
Я хочу, чтоб всем всего хватило -
лишь бы мы душой не оскудели.
Дайте всем отдельные квартиры -
лишь бы души не были отдельны!
Со звериной болью поминальной
плачу по квартире коммунальной,
по ее доверчиво рисковой
двери бесцепочной, безглазковой.
И когда пенсионер в подпитье
заведет случайно «Кукарачу»,
плачу я по общей победе,
плачу я по общему плачу.
In our community apartment,
wooden and basement,
under the poster of Osoaviahim
the total tear counter hung invisibly.
In nashenskaya communal apartment
the kitchen was more confessional
and the orchestra of all pots combined,
and judgment, truly popular.
If the kitchen said: "Larva", -
"Bitch" - meant popularly.
If the kitchen said: “Snout”,
meant - so it was.
Three teapots snorted in three nostrils,
three families connecting sadness
and did not allow a quarrel dirty
army galoshes lined with red.
Wash immediately went to three troughs.
The best was hit in my head
drops from other people's pants hanging
on the ropes in white wet thickets.
Pillowcases, like girlfriends
did not hide the secrets of any pillow,
and the vest of words was shy of strong
with a widow's jacket next to clothespins.
If my mother sang at home,
meat grinder stopped in the kitchen.
About someone else's misfortune telegram
burned hands to all neighbors.
To the telephone that owned the corridor
all the secrets we yelled with orom
and did not know the ceremonial phrase:
“This is not a telephone conversation.”
Communality didn’t humiliate us,
neither in eating, nor in snoring, nor in clothing.
Money was somehow easier to do,
for they were also communal.
Something human whispered to us
community water tap,
and was perceived somehow easier
grief communal people.
And when Victory came in May,
to everyone’s joy and cry, -
all the plates, drowning out the trams,
communally howled "Cucaracha".
Helmets and berets soared into the sky.
There was enough room for everyone at the tables.
The whole country was moving stools
like a communal apartment.
I’m crying for a communal apartment,
large and long-suffering,
where earflaps at the door brought a blizzard,
snuggling on nails to each other.
Have I really gone mad
remembering a communal apartment?
We didn’t rage when we lived in it
not on fat, but on the overall.
Rabies - it came later.
We became separate, became angrier.
Divided like fat
rabies grabbing, expanding.
There were troubles, but today there are troubles,
but after all, in every conversation.
Small personal victories
defeated us and split us.
We drove in the door
but do not make out these peepers,
who are our neighbors in Russia,
who are our neighbors on the planet.
I want everyone to have enough -
if only we would not become impoverished with our souls.
Give everyone a separate apartment -
if only the souls were not separate!
With bestial pain
I’m crying for a communal apartment,
by her trustingly risky
doorless, eyeless.
And when a pensioner is in a drink
will accidentally start "Kukarachu",
I cry for a common victory
I pay for the total cry.
wooden and basement,
under the poster of Osoaviahim
the total tear counter hung invisibly.
In nashenskaya communal apartment
the kitchen was more confessional
and the orchestra of all pots combined,
and judgment, truly popular.
If the kitchen said: "Larva", -
"Bitch" - meant popularly.
If the kitchen said: “Snout”,
meant - so it was.
Three teapots snorted in three nostrils,
three families connecting sadness
and did not allow a quarrel dirty
army galoshes lined with red.
Wash immediately went to three troughs.
The best was hit in my head
drops from other people's pants hanging
on the ropes in white wet thickets.
Pillowcases, like girlfriends
did not hide the secrets of any pillow,
and the vest of words was shy of strong
with a widow's jacket next to clothespins.
If my mother sang at home,
meat grinder stopped in the kitchen.
About someone else's misfortune telegram
burned hands to all neighbors.
To the telephone that owned the corridor
all the secrets we yelled with orom
and did not know the ceremonial phrase:
“This is not a telephone conversation.”
Communality didn’t humiliate us,
neither in eating, nor in snoring, nor in clothing.
Money was somehow easier to do,
for they were also communal.
Something human whispered to us
community water tap,
and was perceived somehow easier
grief communal people.
And when Victory came in May,
to everyone’s joy and cry, -
all the plates, drowning out the trams,
communally howled "Cucaracha".
Helmets and berets soared into the sky.
There was enough room for everyone at the tables.
The whole country was moving stools
like a communal apartment.
I’m crying for a communal apartment,
large and long-suffering,
where earflaps at the door brought a blizzard,
snuggling on nails to each other.
Have I really gone mad
remembering a communal apartment?
We didn’t rage when we lived in it
not on fat, but on the overall.
Rabies - it came later.
We became separate, became angrier.
Divided like fat
rabies grabbing, expanding.
There were troubles, but today there are troubles,
but after all, in every conversation.
Small personal victories
defeated us and split us.
We drove in the door
but do not make out these peepers,
who are our neighbors in Russia,
who are our neighbors on the planet.
I want everyone to have enough -
if only we would not become impoverished with our souls.
Give everyone a separate apartment -
if only the souls were not separate!
With bestial pain
I’m crying for a communal apartment,
by her trustingly risky
doorless, eyeless.
And when a pensioner is in a drink
will accidentally start "Kukarachu",
I cry for a common victory
I pay for the total cry.