¡Saraca, muchachos, dequera un casorio!
¡Uy Dio, qué de minas, 'ta todo alfombrao!
Y aquellos pebetes, gorriones de barrio,
acuden gritando: ¡Padrino pelao!
El barrio alborotan con su algarabía;
allí, en la vereda, se ve entre el montón,
el rostro marchito de alguna pebeta
que ya para siempre perdió su ilusión.
Y así, por lo bajo,
las viejas del barrio
comentan la cosa
con admiración:
"¿Ha visto, señora,
qué poca vergüenza?
¡Vestirse de blanco
después que pecó!"
Y un tano cabrero
rezonga en la puerta
porque a un cajetiya
manyó el estofao:
"Aquí, en esta casa,
osté no me entra.
Me son dado coenta
que osté es un colao."
¡Saraca, muchachos, gritemos más fuerte!
¡Uy Dio, qué amarrete! Ni un cobre ha tirao...
¡Qué bronca, muchachos! Se hizo el otario.
¡Gritemos, Pulguita! ¡Padrino pelao!
Y aquella pebeta que está en la vereda
contempla con pena a la novia al pasar.
Se llena de angustia su alma marchita
pensando que nunca tendrá el blanco ajuar.
Сарака, ребята, я возьму casorio!
Уй Дио, о минах, «весь ковер!
И те младенцы, соседские воробьи,
Они кричат: Крестный отец, пела!
Окрестности суетятся с его хмеля;
там, на тротуаре, вы видите между кучей,
иссохшее лицо какой-то мочи
что навсегда потеряло свою иллюзию.
Итак, для низких,
старые окрестности
они комментируют вещь
с восхищением:
«Видели ли вы, леди,
Как мало стыда?
Одевание в белом
после того, как он согрешил! "
И банановое дерево
ворчать в дверь
потому что к cajetiya
много - тушеное мясо:
«Здесь, в этом доме,
Я не вхожу.
Мне дается коента
какой парень.
Сарака, ребята, кричим громче!
О Ди, какая издевательство! Не медь потянула ...
Какая строка, ребята! Он стал отарио.
Давайте кричать, Пульгуи! Крестный отец, я очищаю!
И эта маленькая моча, которая находится на пути
он с сожалением вспоминает невесту мимоходом.
Его иссохшая душа наполняется муками
думая, что у него никогда не будет белого брюка.