Какие-то пидоры бьют бутылке в подъезде,
Грозятся убить на и в каждых съезде, и песне.
А я еврей, люблю я собак и русских.
И так уж вышло, что я погибну от рук их.
Что ж ты не пришёл умирать на Васильевский остров?
А мы тебя ждали, и ножики были остры.
За пятьсот лет пан-пропала все как-то привыкли,
Что, если глаза не навыкат, то значит, навыкол, на выход!
Это глаза не сохнут, а сердце сохнет.
Давно бы пора ей сдохнуть, а всё не дохнет.
Любовь переходит границы, меняет лица,
И больно болит, и все не желает сбыться.
Печатает шаг по проспектам новейший вермахт,
Шумит в поверженных стягах, как ветер в вербах.
Они вознесутся вновь, и вновь их низвергнут,
Растопчут, смешают с говном и всячески кинут,
А я? что я? Уж мне ли топки в новинку?
Some fagots beat the bottle in the entrance,
They threaten to kill on and in every congress, and the song.
And I'm Jewish, I like dogs and Russians.
And it so happened that I will perish at their hands.
Why did not you come to die on Vasilyevsky Island?
And we waited for you, and the knives were sharp.
For five hundred years the pan-disappeared all somehow got used,
What if the eyes are not a skilful, it means that they are on the way out!
These eyes do not dry, but the heart dries.
Long time for her to die, but everything does not die.
Love crosses borders, changes faces,
And it hurts, and everything does not want to come true.
Prints a step along the avenues of the new Wehrmacht,
Noises in defeated banners, like the wind in the willows.
They will rise again, and again they will be overthrown,
They will trample, mix with shit and throw everything in every possible way,
And I? what am I? Do I really need a firebox?