Книга Одиночества
Линор Горалик
Не поцеловать, губами не дотянуться
Станислав Львовский
Ахилл говорит Черепахе: повремени, ну повремени, ну погоди, повернись ко мне, поворотись, вернись, не ходи к воде, не уходи и не уводи меня за собою, я не пойду, остановись, посмотри — я падаю, подойди, подай мне воды, ляг со мной на песок, дай отдышаться, меня ведет, у меня в груди не умещаются выдох-вдох, пощади, — говорит Ахилл, — потому что я практически на пределе, пощади, дай мне день на роздых, день без одышки, день говорить с утра о малостях, жаться к твоей подушке, день отвезти тебя к стоматологу, прикупить одежки, день ухватиться за руки, когда лифт качнется, день не бояться, что плохо кончится то, что хорошо начнется. День, — говорит Ахилл, — только день — и я снова смогу держаться, только день, — говорит, — и мне снова будет легко бежаться, будет как-то двигаться, как-то житься, как-то знаться, что ты все еще здесь, в одной миллионной шага, в ста миллиардах лет непрерывного бега, ты еще помнишь меня, — говорит Ахилл, — я вот он, вот, задыхаюсь тебе в спину?
Черепаха говорит Ахиллу: слушай, ты чего это, что такое? Все нормально, гуляем же и гуляем, что тебя вдруг пробило? Посмотри, какая ракушка, посмотри — соляная кромка, а давай дойдем до воды, скоро можно будет купаться, скажем, через неделю. Слушай, посиди секунду, постереги мои туфли. Я хочу намочить ноги, думаю, уже нормально.
Ахилл говорит Черепахе: это ад непройденных расстояний, ад полушага, ад проходящего времени, следов от его ожога, ад перемен души, — говорит Ахилл, — и я все время не успеваю, не догоняю тебя и не забываю, какой ты была полторы секунды назад, какой ты была на предыдущем шаге, на перешейке, на прошлогоднем песке, на снегу сошедшем, вот что сводит меня с ума, — говорит Ахилл, — вот от чего я шалею, я пробегаю пол-души, чтобы оказаться душой с тобою, чтобы душа, — говорит Ахилл, — в душу, душа в душу, ты же переворачиваешь душу за этот шаг и вот я уже дышу, как на ладан, а ты идешь дальше, даже не понимая, не понимая даже, и это, — говорит Ахилл, — я не в упрек, это, — говорит Ахилл, — я не имею в виду «не ходи дальше», это я просто не понимаю, как мне прожить дольше. Это так надо, я знаю, я понимаю, это иначе не может быть, но я хочу подманить тебя и подменяю себя тобою, какой ты была полторы секунды назад, но это же не обманывает никого, даже меня самого. Это бывает, такая любовь, когда не достать и не дотянуться сердцем, губами, воплями, пуповиной, не вообразить себя половиной и тебя половиной, но навсегда учесть, что воздух будет стоять стеною между тобой и мною. Я понимаю, — говорит Ахилл, — тут не может быть передышки и никакой поблажки, потому что это послано не для блажи и не для двух голов на одной подушке, но для того, чтобы душа терпела и задыхалась, но не подыхала, не отдыхала, и поэтому бы не затихала, и тогда, — говорит Ахилл, — понятно, что мне не положено отлежаться у тебя на плече, отдышаться, а положено хоть как-то держаться. Я не догоню тебя, — говорит Ахилл, — не догоню, это, конечно, ясно, не догоню, но наступит миг — и я вдруг пойму, что дальше бежать нечестно, потому что если еще хоть шаг — и я окажусь впереди тебя, ибо все закончится, завершится, и тогда еще только шаг — и ты останешься позади, и это будет слишком страшно, чтобы решиться, испытание кончится, все решится, можно будет жаться друг к дружке, есть из одной тарелки, в зоопарк ходить, и будет легко дышаться, только все уже отмечется и отшелушится, и душа вздохнет тяжело и прекратит шебуршиться. Никогда, — говорит Ахилл, — никогда, понимаешь, ни дня покоя, никогда, испытание, — говорит Ахилл, — это вот что такое: это когда ты гонишься, а потом понимаешь, что вот — протяни и схвати рукою, только зачем оно тебе такое? Все, что ты должен взять с этого пепелища — это себя, ставшего только еще страшней и гораздо проще, все, что ты получаешь в награду за эту спешку — это не отпуск с детьми и не пальцем водить по ее ладошке, но глубоко за пазухой черные головешки, горькие, но дающие крепость твоей одежке. Это я все понимаю, — говорит Ахилл
The Book of Loneliness
Linor Goralik
Do not kiss, do not reach your lips
Stanislav Lvovsky
Achill says to the Turtle: wait, wait, turn around, turn around, do not go to the water, do not go away and do not lead me away, I will not go, stop, look - I'm falling, come, give me water , Lie down with me on the sand, let me catch my breath, leads me, I can not breathe in my chest, spare, - says Achilles, - because I'm almost at the limit, spare me, give me a day on the road, day without shortness of breath, day Talk in the morning about small things, huddle up to your pillow, day to take you to the dentist, buy clothes, day to grab hands, when The elevator will swing, the day will not be afraid, that it will end badly that will start well. The day, Achilles says, is only a day, and I can hold on again, only a day, he says, and it will again be easy for me to run, will somehow move, somehow live, somehow know that you are still Here, in one millionth step, in a hundred billion years of continuous running, you still remember me, "Achilles says," here I am, I'm suffocating in your back? "
The tortoise tells Achilles: listen, what are you doing, what is it? Everything is normal, we walk and walk, what suddenly struck you? Look, what a shell, look - salt edge, but let's get to the water, you'll soon be able to swim, say, in a week. Listen, sit for a second, leave my shoes behind. I want to get my feet wet, I think it's fine already.
Achilles says to the Turtle: it's the hell of the unread distances, the hell of the half-step, the hell of the passing time, the marks of his burn, the hell of the soul's changes, "Achilles says," and I do not keep up with you all the time, and I do not forget what you were a half and a half ago , What you were at the previous step, on the isthmus, on last year's sand, on the snow descended, that's what drives me crazy, "Achilles says," which is why I'm shining, I run half a soul to be soul with you, to be Soul, "Achilles says," into the soul, soul into the soul, you turn the soul over this step and now I'm breathing As if incense, and you go on, even without understanding, not even realizing it, and this, "Achilles says," I'm not in reproach, that, "Achilles says," I do not mean "do not go any farther," this I just do not understand how I can live longer. It's so necessary, I know, I understand, it can not be otherwise, but I want to lure you and replace myself with you, which you were a half and a half ago, but this does not deceive anyone, not even myself. It happens, this kind of love, when you can not reach and reach out with your heart, lips, cries, umbilical cord, you can not imagine yourself as a half and you as a half, but forever consider that the air will be a wall between you and me. I understand, "Achilles says," there can not be a respite and no indulgence, because it was not sent for the sake of bliss and not for two heads on one pillow, but for the soul to suffer and gasp, but not to die or rest, And so it would not cease, and then, "says Achilles," it is clear that I should not lie on your shoulder, catch your breath, and I should at least somehow hold on. I will not catch up with you, "says Achilles," I will not catch up, it's certainly clear, I will not catch up, but there will be a moment - and I suddenly realize that it's not fair to run further, because if there's even a step, I will be ahead of you, because Everything will end, it will end, and then only a step - and you will stay behind, and it will be too scary to decide, the test will end, everything will be decided, one can stumble to one another, eat from one plate, go to the zoo, and it will be easy To breathe, only everything has already been noted and peels off, and the soul will sigh heavily and stop bruising. Never, "Achilles says," never, never mind, a day of rest, never, a trial, "Achilles says," that's what it is: it's when you're chasing, and then you realize that here - stretch out and grab with your hand, Is this? All that you need to take from this ashes is yourself, which has become even more frightening and much easier, all that you receive as a reward for this haste is not a vacation with children and no finger to drive along her palm, but deep in your bosom are black Goroshki, bitter, but giving strength to your clothes. This I understand everything, - says Achilles