Тополя переговаривались, удивлялись,
всплескивали руками.
Улица смотрела в небо и хотела взлететь.
Тополиный пух ложился на асфальт облаками.
Он шагал по бордюру,
улыбался и щурился,
думал стихами,
и глаза его отражали солнце, как старая медь.
И ему зачем-то замечались те,
кто раньше был мимо:
мальчик лет двадцати с конопатой своей любимой,
пацаненок на велике; пахло липовым медом и дымом,
и светило, светило солнце неугасимо,
и играло на березовом блестящем листе.
Это просто был май; май жевал травинку и жмурился,
и такая негородская зеленая улица,
и зеленый домишко, как старый учитель, сутулился,
словно придавили к земле года.
И пчела о щеку ударилась, зажужжала,
полетела дальше.
И было только начало.
А конца не будет. И никогда.
Poplars were talking, were surprised,
Splashed hands.
The street looked up at the sky and wanted to fly.
Poplar fluff lay on the asphalt clouds.
He walked along the curb,
Smiled and squinted,
Thought in verse,
And his eyes reflected the sun like old copper.
And for some reason they were noticed by those,
Who used to be by:
A boy of about twenty with a caulk of his beloved,
The baby on the bike; There was a smell of lime honey and smoke,
And the sun was shining, the sun was irresistible,
And played on a birch sheet.
It was just May; May chewed a blade of grass and squinted,
And such a non-urban green street,
And the green little house, like an old teacher, stooped,
As if pressed to the ground of the year.
And the bee hit the cheek, buzzed,
Flew on.
And there was only the beginning.
But there will be no end. And never.