– Дорогая моя, – сказал он почти с нежностью. – Ты не останешься со мной. Нельзя запереть ветер. И воду нельзя. А если это сделать, они застоятся. Застоявшийся ветер становится спертым воздухом. Ты не создана, чтобы любить кого-то одного.
– Но и ты тоже.
– Я?..
Равик допил рюмку. Утром женщина с рыжевато-золотистыми волосами; потом Кэт Хэгстрем со смертью в животе и с кожей, тонкой и хрупкой, как шелк; и, наконец, эта беспощадная, полная жажды жизни, еще чужая сама себе и вместе с тем познавшая себя настолько, что мужчине этого просто не понять, наивная и увлекающаяся, по-своему верная и неверная, как и ее мать – природа, гонительница и гонимая, стремящаяся удержать и покидающая…
– Я? – повторил Равик. – Что ты знаешь обо мне? Что знаешь ты о человеке, в чью жизнь, и без того шаткую, внезапно врывается любовь? Как дешево стоят в сравнении со всем этим твои жалкие восторги! Когда после непрерывного падения человек внезапно остановился и почувствовал почву под ногами, когда бесконечное «почему» превращается наконец в определенное «ты», когда в пустыне молчания, подобно миражу, возникает чувство, когда вопреки твоей воле и шутовской издевке над самим собой игра крови воплощается в чудесный пейзаж и все твои мечты, все грезы кажутся рядом с ним бледными и мещански ничтожными… Пейзаж из серебра, светлый город из перламутра и розового кварца, сверкающий изнутри, словно согретый жаром крови… Что знаешь ты обо всем этом? Ты думаешь, об этом можно сразу же рассказать? Тебе кажется, что какой-нибудь болтун может сразу же втиснуть все это в готовые штампы слов или чувств? Что знаешь ты о том, как раскрываются могилы, о том, как страшны безликие ночи прошлого?.. Могилы раскрываются, но в них нет больше скелетов, а есть одна только земля. Земля – плодоносные ростки, первая зелень. Что знаешь ты обо всем этом? Тебе нужно опьянение, победа над чужим «я», которое хотело бы раствориться в тебе, но никогда не растворится, ты любишь буйную игру крови, но твое сердце остается пустым, ибо человек способен сохранить лишь то, что растет в нем самом. А на ураганном ветру мало что может произрастать. В пустой ночи одиночества – вот когда в человеке может вырасти что-то свое, если только он не впал в отчаяние… Что знаешь ты обо всем этом?
Он говорил медленно, не глядя на Жоан, словно позабыв о ней. Затем посмотрел на нее.
– О чем это я! – сказал он. – Глупые, затасканные слова! Должно быть, выпил лишнее. Выпей и ты немного и уходи.
Она присела к нему на кровать и взяла рюмку.
– Я все поняла, – сказала она.
Выражение ее лица изменилось. Зеркало, подумал он. Снова и снова оно, как зеркало, отражает то, что ставишь перед ним. Теперь ее лицо было сосредоточенно-красивым.
– Я все поняла, – повторила она. – Иногда я и сама это чувствовала. Но знаешь, Равик, за своей любовью к любви и жизни ты часто забывал обо мне. Я была для тебя лишь поводом
“My dear,” he said almost with tenderness. - You will not stay with me. You can't lock the wind. And water is impossible. And if you do, they will stagnate. Stagnant wind becomes stale air. You are not made to love someone alone.
- But you too.
- I?..
Ravik finished his glass. In the morning a woman with reddish-golden hair; then Kat Hagstrom with death in the stomach and with skin as thin and fragile as silk; and, finally, this merciless, full of lust for life, still alien to itself and at the same time knowing itself so much that a man simply cannot be understood, naive and addicted, in her own way true and unfaithful, like her mother - nature, persecutor and persecuted, seeking to keep and leaving ...
- I? - repeated Ravik. - What do you know about me? What do you know about a person, in whose life, already shaky, love suddenly breaks in? How cheap in comparison with all this is your pitiful delight! When, after a continuous fall, a person suddenly stopped and felt the ground under his feet, when the infinite “why” finally turns into a certain “you”, when in the desert of silence, like a mirage, a feeling arises when, contrary to your will and a clown mockery of yourself, the game of blood incarnates in a wonderful landscape and all your dreams, all dreams seem near him pale and petty bourgeois ... A landscape of silver, a bright city of nacre and pink quartz, sparkling from the inside, as if warmed by the heat of blood ... What do you know about This m? Do you think you can talk about this right away? Does it seem to you that any talker can immediately squeeze it all into ready-made stamps of words or feelings? What do you know about how graves unfold, how terrible the faceless nights of the past are terrible? Graves unfold, but there are no more skeletons in them, but only the earth. Earth - fruitful sprouts, the first green. What do you know about all this? You need drunkenness, a victory over someone else's “I” who would like to dissolve in you, but never dissolve, you love the wild game of blood, but your heart remains empty, because a person is able to save only what grows in him. And in the hurricane wind little can grow. In the empty night of loneliness — that is when a person can grow something of his own, unless he has fallen into despair ... What do you know about all this?
He spoke slowly, not looking at Joan, as if forgetting about her. Then he looked at her.
“What am I talking about?” - he said. - Stupid, worn out words! He must have drunk too much. Drink and you little and go.
She sat down on his bed and took a glass.
“I understand,” she said.
Her expression changed. The mirror, he thought. Again and again it, like a mirror, reflects what you put before it. Now her face was concentrated-beautiful.
“I understand,” she repeated. “Sometimes I felt it myself.” But you know, Ravik, you often forgot about me for your love of love and life. I was just an excuse for you