В две тысячи тридцатом году
Мне стукнет шестьдесят два.
Станет совсем седой голова.
Но на пенсию я не уйду.
Буду на сцену сыпать песок,
И в микрофон задыхаясь кряхтеть,
Что, дескать, жив настоящий панк-рок,
А попса должна умереть.
И зал будет петь...
Двадцать лет
Назад ты был реально крут.
Но драйва и отрыва нет -
Тебя на богодельне ждут.
В далёком восемьдесят втором
Мне было четырнадцать лет.
Казалось, тридцать лет - это стрём.
Казалось, сорок - ты уже дед.
Но это всё немного не так.
Другое дело - шестьдесят два.
Когда станет седой голова,
Когда уже без трости никак
И со слухом напряг.
Двадцать лет
Назад я был реально крут.
Но и сегодня
И ничего не сделать тут.
Двадцать лет
Назад я был реально крут!
Но и сегодня
Пускай с меня пример берут!
Двадцать лет
Назад ты был реально крут.
Но драйва и отрыва больше нет -
Тебя на богодельне ждут.
Двадцать лет
Назад я был реально крут!
Но драйва и отрыва нет -
Меня на богодельне ждут!
In two thousand and thirty
I will be sixty two.
It will become a completely gray head.
But I will not retire.
I’ll pour sand onto the stage,
And groaning gasp into the microphone,
What, they say, is real punk rock alive,
And pop must die.
And the hall will sing ...
Twenty years
Back you were really cool.
But there is no drive and separation -
They are waiting for you at the almshouse.
Far eighty second
I was fourteen years old.
Thirty years seemed to be dumb.
It seemed forty - you're already a grandfather.
But this is all a bit wrong.
Another thing is sixty-two.
When the head becomes gray
When already without a cane
And with a rumor strained.
Twenty years
Back I was really cool.
But today
And do nothing here.
Twenty years
Back I was really cool!
But today
Let me take an example!
Twenty years
Back you were really cool.
But there’s no more drive and separation -
They are waiting for you at the almshouse.
Twenty years
Back I was really cool!
But there is no drive and separation -
They are waiting for me at the almshouse!