И до рассвета гулял закат, румянил,
Туманил окна росой, ольхой шептал,
Березил красным цветком, дурманом ранним
И поднимался до облаков.
Завел тропой в долгостой, нарек безумить,
Пловцом-нырком бороздить плески знакомой реки.
Сухим листом-круженцом заветил Улы.
Таялся в мокрой горсти.
Смелым влечен набело знаки прочел.
В осень полей рвется усталый борей.
Мне без затей отвечал:
Ива хранила печать тугую.
Стынут мосты тревог
Кто забирает в оброк взгляды неясных ночин молить о пощаде.
Ступней босой отмечал сны утаившей Игрели.
Оттепель ждал вязью дорог.
Канул обряд росы ливнем апреля,
Росчерком скорым сберег талой водой.
Смелым влечен набело знаки прочел.
В осень полей рвется усталый борей.
1 февраля 1994 года
And until dawn, the sunset walked, flushed
Misty windows with dew, alder whispered,
Birch red flower, dope early
And rose to the clouds.
Brought a path in long, called madness,
Swimmer plunge the furrows of the familiar river.
Dry leaf-lace Ula testified.
Lurking in a wet handful.
The bold, attracted to the whitewashed signs read.
In the fall of the fields, a tired borea breaks.
I answered without any intention:
Willow kept a tight seal.
The alarm bridges are getting cold
Who takes in the quitrent the looks of obscure nights to beg for mercy.
Feet barefoot marked the dreams of the concealed Igrely.
The thaw was waiting for the ligature of the roads.
The dew rite has sunk in April
With a stroke, he saved melt water.
The bold, attracted to the whitewashed signs read.
In the fall of the fields, a tired borea breaks.
February 1, 1994