Знаешь, я стал расчетливым...
С последним насморком вышел из головы сумбур,
И как бы это все не звучало,
Но мне нравилось раньше, как мелочь бренчала
В карманах, а теперь только нравится шелест купюр...
Чем дальше, тем и отчетливей.
Знаешь, я начал ценить сон.
Не уснуть - соседи звенят полупустой тарой,
Старый пень такой среди топляков.
Надо раньше было слушать тех сопляков,
Что вдогонку кричали: «Старый!»
А я как будто не услышал, или же оглушен.
Знаешь, я стал (презрительно даже себе)
Черствым, как старый хлеб,
По отношению к самым родным и самым далеким.
Я наэлектризован, поэтому бью током,
И разницы нет
По кому. Может даже хоть по тебе.
Но знаешь, все так же беснуюсь,
Все так же киплю чайником со свистком,
Когда кто-то, пусть это и явно,
Лучше и чище меня окаянного,
Живет белым таким листком,
А я вот-вот изрисуюсь.
You know, I became prudent ...
With the last runny nose came out of my head,
And no matter how it all did not sound,
But I liked before, like a trifle strumchala
In the pockets, and now only like the rustle of the notes ...
The further, the more distinct.
You know, I started to appreciate the dream.
Do not fall asleep - the neighbors are ringing half-empty containers,
The old stump is among the stunts.
It was necessary to listen to those jerks earlier,
They were shouting: "Old!"
And I did not seem to hear, or stunned.
You know, I became (even scornfully even myself)
Stale as old bread,
In relation to the most native and the most distant.
I'm electrified, so I'm shocked,
And there is no difference
About whom. Maybe even for you.
But you know, I'll still be mad,
Still as I boil a teapot with a whistle,
When someone, even if it is obvious,
Better and purer than me accursed,
Lives white such a sheet,
And I'm about to draw.