Lyrics Алексей Ивакин - Чёрные бабочки
Views
103
0 people consider the lyrics to be true
0 people consider the lyrics of the song incorrect
The lyrics of the song are provided for your reference Алексей Ивакин - Чёрные бабочки, and also a translation of a song with a video or clip.
По синему небу летали черные бабочки.
Бабочки то взмывали вверх, то плавно планировали к земле, но теплый, даже жаркий воздух, плотными потоками вздымающийся к небу, не давал им опуститься. И черные бабочки порхали.
Вверх-вниз, вверх-вниз.
Лежащий на земле человек лениво следил за ними, на его лице его блуждала улыбка.
Человек не шевелился. Он не мог шевелиться, в мгновение превратившись в младенца. Он мог только скрести пальцами по земле. Любое движение, даже такое, вызывало адскую боль в голове, а вместо позвоночника, казалось, пылал болью раскаленный лом.
Несмотря на все это - человек улыбался. Улыбался, как улыбаются люди, принявшие тяжелое решение и на самом пороге смерти вдруг понявшие - это было единственное правильное решение во всей их жизни. Так улыбаются люди, сделавшие то, что они никогда не могли, даже не представляли, что они это могут, но все же сделали это.
А все остальное - не важно.
Дурак тот, кто сказал, что мужчины не плачут. Мужчины плачут. И часто от счастья. И пусть ты не можешь шевелиться и черные бабочки падают на твое лицо, осыпаясь пеплом - но ты улыбаешься, и ты счастлив.
Потому как горят одиннадцать костров из черного железа перед твоим орудием.
Что может один человек?
Все может. Он может перевернуть мир, если дадут ему точку опоры.
Точкой опоры в этот раз было семидесятишестимиллиметровое орудие. Человек перевернул мир, став той песчинкой, которую не замечают, которую не учитывают в своих планах генералы, но которая эти самые планы вдруг ломает.
В каком плане можно учесть то, что два человека тащат на себе, на руках, на горбах одно орудие и ящик снарядов? Возможно ли такое? И любой здравомыслящий человек ответит - нет, так не бывает. Так не бывает - одно орудие против целой дивизии. И всего одиннадцать снарядов, вдруг останавливают эту самую дивизию на целые сутки? Так - не бывает.
От многия знания многия скорби.
Хорошо знать, что это невозможно - жив останешься. Еще лучше не знать о невозможном - сделаешь то, что хочешь.
Молоденький сержант не знал, поэтому и сделал.
И черные бабочки падали на его счастливое лицо.
Единственное, что омрачало счастье - он не мог повернуть голову и посмотреть - уполз ли лейтенант? Смог ли он добраться до своих?
Сержант не мог повернуть голову и успокаивал себя лишь одним - если он, мальчишка девятнадцати лет смог, то командир точно сможет.
А пальцы скребли и скребли землю, пряча в этой самой земле комсомольский билет. Пусть он будет безымянным, неизвестным солдатом - от этого врагу станет еще страшнее. Потому как таких Николаев - вся Россия. Николаев-чудотворцев.
Пусть их зовут по-другому, но все они - чудотворцы, ибо творят чудо. Одиннадцать выстрелов. Одиннадцать попаданий. Одиннадцать костров.
И перевернутое, разбитое орудие. Валяющийся рядом пустой ящик. И обычный топор, на лезвие которого приземляются черные бабочки. Эх, если бы Колька мог, он с топором пошел бы на танки. Но...
Но сержанту в тот день улыбнулась удача, улыбнулась обоими своими сторонами, ибо у фортуны всегда две стороны. Одной она улыбается тебе, другой скалится. Она улыбнулась, другая оскалилась.
Сержант умирал, радуясь, что убил. Он не мог сказать, сколько убил. Он вообще не мог говорить. Нечем было говорить. Он знал другое - ни один из снарядов не прошел мимо.
Жаль, что не было двенадцатого снаряда.
С этой мыслью сержант Коля Сиротинин и умер. На улыбку его припорхнула черная бабочка и тоже умерла, рассыпавшись прахом. Но с горящей березы срывались новые, новые, новые листья, не дожившие до осени сорок первого.
Вечером, обер-лейтенант Хенфельд запишет такие строчки в свой дневник:
"17 июля 1941 года. Сокольничи, близ Кричева. Вечером хоронили неизвестного русского солдата. Он один стоял у пушки, долго расстреливал колонну танков и пехоту, так и погиб. Все удивлялись его храбрости... Оберст (полковник) перед могилой говорил, что если бы все солдаты фюрера дрались, как этот русский, то завоевали бы весь мир. Три раза стрелял
Бабочки то взмывали вверх, то плавно планировали к земле, но теплый, даже жаркий воздух, плотными потоками вздымающийся к небу, не давал им опуститься. И черные бабочки порхали.
Вверх-вниз, вверх-вниз.
Лежащий на земле человек лениво следил за ними, на его лице его блуждала улыбка.
Человек не шевелился. Он не мог шевелиться, в мгновение превратившись в младенца. Он мог только скрести пальцами по земле. Любое движение, даже такое, вызывало адскую боль в голове, а вместо позвоночника, казалось, пылал болью раскаленный лом.
Несмотря на все это - человек улыбался. Улыбался, как улыбаются люди, принявшие тяжелое решение и на самом пороге смерти вдруг понявшие - это было единственное правильное решение во всей их жизни. Так улыбаются люди, сделавшие то, что они никогда не могли, даже не представляли, что они это могут, но все же сделали это.
А все остальное - не важно.
Дурак тот, кто сказал, что мужчины не плачут. Мужчины плачут. И часто от счастья. И пусть ты не можешь шевелиться и черные бабочки падают на твое лицо, осыпаясь пеплом - но ты улыбаешься, и ты счастлив.
Потому как горят одиннадцать костров из черного железа перед твоим орудием.
Что может один человек?
Все может. Он может перевернуть мир, если дадут ему точку опоры.
Точкой опоры в этот раз было семидесятишестимиллиметровое орудие. Человек перевернул мир, став той песчинкой, которую не замечают, которую не учитывают в своих планах генералы, но которая эти самые планы вдруг ломает.
В каком плане можно учесть то, что два человека тащат на себе, на руках, на горбах одно орудие и ящик снарядов? Возможно ли такое? И любой здравомыслящий человек ответит - нет, так не бывает. Так не бывает - одно орудие против целой дивизии. И всего одиннадцать снарядов, вдруг останавливают эту самую дивизию на целые сутки? Так - не бывает.
От многия знания многия скорби.
Хорошо знать, что это невозможно - жив останешься. Еще лучше не знать о невозможном - сделаешь то, что хочешь.
Молоденький сержант не знал, поэтому и сделал.
И черные бабочки падали на его счастливое лицо.
Единственное, что омрачало счастье - он не мог повернуть голову и посмотреть - уполз ли лейтенант? Смог ли он добраться до своих?
Сержант не мог повернуть голову и успокаивал себя лишь одним - если он, мальчишка девятнадцати лет смог, то командир точно сможет.
А пальцы скребли и скребли землю, пряча в этой самой земле комсомольский билет. Пусть он будет безымянным, неизвестным солдатом - от этого врагу станет еще страшнее. Потому как таких Николаев - вся Россия. Николаев-чудотворцев.
Пусть их зовут по-другому, но все они - чудотворцы, ибо творят чудо. Одиннадцать выстрелов. Одиннадцать попаданий. Одиннадцать костров.
И перевернутое, разбитое орудие. Валяющийся рядом пустой ящик. И обычный топор, на лезвие которого приземляются черные бабочки. Эх, если бы Колька мог, он с топором пошел бы на танки. Но...
Но сержанту в тот день улыбнулась удача, улыбнулась обоими своими сторонами, ибо у фортуны всегда две стороны. Одной она улыбается тебе, другой скалится. Она улыбнулась, другая оскалилась.
Сержант умирал, радуясь, что убил. Он не мог сказать, сколько убил. Он вообще не мог говорить. Нечем было говорить. Он знал другое - ни один из снарядов не прошел мимо.
Жаль, что не было двенадцатого снаряда.
С этой мыслью сержант Коля Сиротинин и умер. На улыбку его припорхнула черная бабочка и тоже умерла, рассыпавшись прахом. Но с горящей березы срывались новые, новые, новые листья, не дожившие до осени сорок первого.
Вечером, обер-лейтенант Хенфельд запишет такие строчки в свой дневник:
"17 июля 1941 года. Сокольничи, близ Кричева. Вечером хоронили неизвестного русского солдата. Он один стоял у пушки, долго расстреливал колонну танков и пехоту, так и погиб. Все удивлялись его храбрости... Оберст (полковник) перед могилой говорил, что если бы все солдаты фюрера дрались, как этот русский, то завоевали бы весь мир. Три раза стрелял
Black butterflies flew across the blue sky.
The butterflies now soared upwards, then smoothly planned to the ground, but the warm, even hot air, billowing up to the sky in dense streams, did not allow them to descend. And black butterflies fluttered.
Up and down, up and down.
A man lying on the ground watched them idly, a smile wandered on his face.
The man did not move. He could not move, instantly turning into a baby. He could only scrape his fingers across the ground. Any movement, even such, caused hellish pain in the head, and instead of the spine, it seemed to be burning with pain like red-hot scrap.
Despite all this - the man was smiling. He smiled, as people who made a difficult decision smile at the very threshold of death and suddenly realized that this was the only right decision in their whole life. People who had done something that they could never smile on did not even imagine that they could do it, but they did it anyway.
And everything else is not important.
The fool is the one who said that men do not cry. Men cry. And often from happiness. And may you not move and black butterflies fall on your face, crumbling ashes - but you smile and you are happy.
Because burning eleven fires of black iron in front of your instrument.
What can one person?
Everything can. He can turn the world around if he is given a foothold.
The fulcrum this time was a seventy-six millimeter gun. Man turned the world, becoming the grain of sand, which is not noticed, which the generals do not take into account in their plans, but which suddenly breaks these very plans.
In what respect can we take into account the fact that two people are dragging one gun and a box of shells on themselves, on their arms, on their humps? Is it possible? And any sane person will answer - no, it does not happen. It does not happen - one weapon against the whole division. And only eleven shells, suddenly stop this very division for the whole day? This is not the case.
From many knowledge many sorrows.
It is good to know that this is impossible - you will live. It is even better not to know about the impossible - do what you want.
The young sergeant did not know, so he did.
And black butterflies fell on his happy face.
The only thing that overshadowed the happiness was that he could not turn his head and see if the lieutenant crawled away? Could he get to his?
The sergeant could not turn his head and reassured himself with only one thing - if he, a boy of nineteen years could, then the commander will definitely be able to.
And his fingers scraped and scrubbed the earth, hiding a Komsomol card in that same land. Let him be anonymous, unknown soldier - this will make the enemy even worse. Because such Nikolaev - the whole of Russia. Nikolaev wonderworkers.
They may be called differently, but they are all wonderworkers, for they are doing a miracle. Eleven shots. Eleven hits. Eleven campfires.
And the inverted, broken instrument. Lying beside the empty box. And the usual ax, on the blade of which black butterflies land. Oh, if Kolka could, he would go to the tanks with an ax. But...
But the sergeant smiled good luck that day, smiled on both sides, for fortune always has two sides. One she smiles at you, another grins. She smiled, another grinned.
The sergeant was dying, glad that he had killed. He could not tell how much he killed. He could not speak at all. There was nothing to say. He knew the other - none of the shells passed by.
It is a pity that there was no twelfth projectile.
With this thought, Sergeant Kolya Sirotinin and died. A black butterfly fluttered at his smile and also died, scattering dust. But from the burning birch new, new, new leaves were broken, which did not live until the autumn of forty-first.
In the evening, Lieutenant Henfeld will write these lines in his diary:
& quot; July 17, 1941 Sokolnici, near Krichev. In the evening, they buried an unknown Russian soldier. He alone stood at the cannon, long shot down a column of tanks and infantry, and died. Everyone was surprised by his courage ... Oberst (colonel) before the grave said that if all the soldiers of the Fuhrer fought like this Russian, they would have conquered the whole world. Shot three times
The butterflies now soared upwards, then smoothly planned to the ground, but the warm, even hot air, billowing up to the sky in dense streams, did not allow them to descend. And black butterflies fluttered.
Up and down, up and down.
A man lying on the ground watched them idly, a smile wandered on his face.
The man did not move. He could not move, instantly turning into a baby. He could only scrape his fingers across the ground. Any movement, even such, caused hellish pain in the head, and instead of the spine, it seemed to be burning with pain like red-hot scrap.
Despite all this - the man was smiling. He smiled, as people who made a difficult decision smile at the very threshold of death and suddenly realized that this was the only right decision in their whole life. People who had done something that they could never smile on did not even imagine that they could do it, but they did it anyway.
And everything else is not important.
The fool is the one who said that men do not cry. Men cry. And often from happiness. And may you not move and black butterflies fall on your face, crumbling ashes - but you smile and you are happy.
Because burning eleven fires of black iron in front of your instrument.
What can one person?
Everything can. He can turn the world around if he is given a foothold.
The fulcrum this time was a seventy-six millimeter gun. Man turned the world, becoming the grain of sand, which is not noticed, which the generals do not take into account in their plans, but which suddenly breaks these very plans.
In what respect can we take into account the fact that two people are dragging one gun and a box of shells on themselves, on their arms, on their humps? Is it possible? And any sane person will answer - no, it does not happen. It does not happen - one weapon against the whole division. And only eleven shells, suddenly stop this very division for the whole day? This is not the case.
From many knowledge many sorrows.
It is good to know that this is impossible - you will live. It is even better not to know about the impossible - do what you want.
The young sergeant did not know, so he did.
And black butterflies fell on his happy face.
The only thing that overshadowed the happiness was that he could not turn his head and see if the lieutenant crawled away? Could he get to his?
The sergeant could not turn his head and reassured himself with only one thing - if he, a boy of nineteen years could, then the commander will definitely be able to.
And his fingers scraped and scrubbed the earth, hiding a Komsomol card in that same land. Let him be anonymous, unknown soldier - this will make the enemy even worse. Because such Nikolaev - the whole of Russia. Nikolaev wonderworkers.
They may be called differently, but they are all wonderworkers, for they are doing a miracle. Eleven shots. Eleven hits. Eleven campfires.
And the inverted, broken instrument. Lying beside the empty box. And the usual ax, on the blade of which black butterflies land. Oh, if Kolka could, he would go to the tanks with an ax. But...
But the sergeant smiled good luck that day, smiled on both sides, for fortune always has two sides. One she smiles at you, another grins. She smiled, another grinned.
The sergeant was dying, glad that he had killed. He could not tell how much he killed. He could not speak at all. There was nothing to say. He knew the other - none of the shells passed by.
It is a pity that there was no twelfth projectile.
With this thought, Sergeant Kolya Sirotinin and died. A black butterfly fluttered at his smile and also died, scattering dust. But from the burning birch new, new, new leaves were broken, which did not live until the autumn of forty-first.
In the evening, Lieutenant Henfeld will write these lines in his diary:
& quot; July 17, 1941 Sokolnici, near Krichev. In the evening, they buried an unknown Russian soldier. He alone stood at the cannon, long shot down a column of tanks and infantry, and died. Everyone was surprised by his courage ... Oberst (colonel) before the grave said that if all the soldiers of the Fuhrer fought like this Russian, they would have conquered the whole world. Shot three times