В гавани, где вполне бы
и вы обитать могли,
под безучастным небом -
хрустальные корабли.
Звучные, точно лиры,
непрочные как роса
хрупкие сувениры,
хрустальные паруса.
Вьются их вереницы
эскадрами патрулей
северной вдоль границы
цыганской страны своей,
уличным профсоюзом
несчётные близнецы
жмутся с прозрачным грузом
что воздуха продавцы.
Точно им закон не писан, точно им острог не тесен,
точно враг им не опасен, точно друг не интересен.
Как же жалки, как же мелки, как же гулки, пылки, колки
наши грубые поделки, наши бренные осколки.
Автопортрет с двуколкой,
с марьячи, с сеньорой N, -
вот вам и вся недолга,
культурный весь феномен.
Можно твердить о том, как
мы жили там, если бы,
можно в глаза потомка
глядеть, говоря "Я был
в бухте, где лишь крамола
кабацкая рвётся с уст,
особь мужского пола -
как правило Иисус,
матерь - всегда Мария
и отчим - всегда Хосе,
все деревянны крылья,
фрегаты хрустальны все."
Точно им закон не писан, точно им острог не тесен,
точно враг им не опасен, точно друг не интересен.
Как же жалки, как же мелки, как же гулки, пылки, колки
наши грубые поделки, наши бренные осколки.
Ставлю границ кавычки,
себя обвожу кружком,
выйду и с непривычки
устану ходить пешком,
но предпочту бессилью
забвенье, зане оно -
след, занесённый пылью,
а пыли полным-полно.
Я, чья фазенда сбоку,
вверяю свою строку
бедности-непороку
да пошлости-ярлыку,
пру со своим уставом,
размашисто бью под дых
зеркало их заставы,
хрусталь кораблей своих.
Точно мне закон не писан, точно мне острог не тесен,
точно враг мне не опасен, точно друг не интересен.
Как же жалки, как же мелки, как же гулки, пылки, колки
наши грубые поделки, наши бренные осколки.
In the harbor, where it would be
and you could dwell
under a blank sky -
crystal ships.
Sounds like lyres
as weak as dew
fragile souvenirs
crystal sails.
Swirl their strings
patrol squadrons
north along the border
gypsy country of his own,
street union
uncountable twins
tighten with a transparent load
that air sellers.
It’s as if the law wasn’t written for them, as if the prison was not small for them,
as if the enemy is not dangerous to them, just like a friend is not interesting.
How pitiful, how shallow, how ebony, fervor, splitting
our rough crafts, our mortal fragments.
Self portrait with a gig,
with mariachi, with lord N, -
here’s the whole short time
cultural whole phenomenon.
You can talk about how
we lived there if
can be in the eyes of a descendant
look by saying "I was
in a bay where only sedition
the tavern breaks from the mouth,
male -
usually jesus
mother is always maria
and stepfather - always Jose,
all wings are wooden
all frigates are crystal. "
It’s as if the law wasn’t written for them, as if the prison was not small for them,
as if the enemy is not dangerous to them, just like a friend is not interesting.
How pitiful, how shallow, how ebony, fervor, splitting
our rough crafts, our mortal fragments.
I put quotation marks around the borders,
I circle myself,
I will get out of the habit
tired of walking
but prefer impotence
oblivion, take it -
dust trail
and the dust is full.
I, whose hacienda is on the side,
I entrust my line
poverty immaculate
yes vulgarity-label
Pru with its charter
swinging under my breath
the mirror of their outpost
crystal of their ships.
It’s as if the law wasn’t written to me, as if the prison was not small for me,
it’s as if the enemy is not dangerous to me, as if a friend is not interesting.
How pitiful, how shallow, how ebony, fervor, splitting
our rough crafts, our mortal fragments.