Отвяжись, я тебя умоляю!
Вечер страшен, гул жизни затих.
Я беспомощен. Я умираю
от слепых наплываний твоих.
Тот, кто вольно отчизну покинул,
волен выть на вершинах о ней,
но теперь я спустился в долину,
и теперь приближаться не смей.
Навсегда я готов затаиться
и без имени жить. Я готов,
чтоб с тобой и во снах не сходиться,
отказаться от всяческих снов;
обескровить себя, искалечить,
не касаться любимейших книг,
променять на любое наречье
все, что есть у меня,- мой язык.
Но зато, о Россия, сквозь слезы,
сквозь траву двух несмежных могил,
сквозь дрожащие пятна березы,
сквозь все то, чем я смолоду жил,
дорогими слепыми глазами
не смотри на меня, пожалей,
не ищи в этой угольной яме,
не нащупывай жизни моей!
Ибо годы прошли и столетья,
и за горе, за муку, за стыд,-
поздно, поздно! - никто не ответит,
и душа никому не простит.
1939, Париж
Castle, I beg you!
The evening is terrible, the buzz of life.
I am helpless. I'm dying
From the blind swims of yours.
He who left the deceased
Breaks on top of her,
But now I went down to the valley,
And now it's not dare.
Forever I am ready to hide
And live without a name. I'm ready,
So that with you and in dreams do not converge,
abandon all sorts of dreams;
bleed yourself, cripple,
do not touch your favorite books
exchange to any nash
Everything that I have is my tongue.
But but, about Russia, through tears,
Through the grass of two non-magic graves,
Through the trembling stains of birch,
Through everything that I lived,
expensive blind eyes
Do not look at me, please
do not look for in this coal pit
Do not grope my life!
For years have passed and a century,
And for the grief, for flour, for shame -
Late late! - Nobody will answer
And the soul will not forgive anyone.
1939, Paris