Lyrics Александр Филиппенко - Монолог Кельвина
Views
57
0 people consider the lyrics to be true
0 people consider the lyrics of the song incorrect
The lyrics of the song are provided for your reference Александр Филиппенко - Монолог Кельвина, and also a translation of a song with a video or clip.
Я отошел от вертолета на полтора десятка шагов и уселся на шершавую, потрескавшуюся землю. Черная волна мимоида тяжело вползла на берег, расплющилась, стала совсем бесцветной и откатилась, как бы нехотя уступая место следующей.
Океан, сверкая, простирался до самого горизонта. Никогда я так не ощущал его исполинской реальности, чудовищного, абсолютного молчания. Подавленный, ошеломленный, я погружался в, казалось бы, недоступное состояние неподвижности, все стремительнее соединялся с этим слепым колоссом и без малейшего насилия над собой, без слов, без единой мысли прощал ему все.
Я ни на секунду не верил, что этот гигант, который уготовил в себе гибель многим сотням людей, к которому десятки лет вся моя раса напрасно пыталась протянуть хотя бы ниточку понимания, будет тронут трагедией двух человек.
И что же теперь? Быть часами, просто отсчитывающими время? превратиться в механизм, заведенный отчаянием и любовью? Знать, что ты маятник страдания, которое становится чем глубже,тем комичнее от множества повторов? Повторять человеческое существование? Пусть так, но повторять его, как пьяница повторяет избитую мелодию, бросая все новые медяки в щель игрального автомата.
Но уйти - значило отказаться от этого исчезающе маленького, может быть, только в воображении существующего шанса, который скрывало будущее. Итак, годы среди предметов, вещей, до которых мы оба дотрагивались, помнящих еще наше дыхание? Во имя чего? Надежды на ее возвращение? У меня не было надежды. Но я твердо верил в то, что не прошло еще время ужасных чудес.
Океан, сверкая, простирался до самого горизонта. Никогда я так не ощущал его исполинской реальности, чудовищного, абсолютного молчания. Подавленный, ошеломленный, я погружался в, казалось бы, недоступное состояние неподвижности, все стремительнее соединялся с этим слепым колоссом и без малейшего насилия над собой, без слов, без единой мысли прощал ему все.
Я ни на секунду не верил, что этот гигант, который уготовил в себе гибель многим сотням людей, к которому десятки лет вся моя раса напрасно пыталась протянуть хотя бы ниточку понимания, будет тронут трагедией двух человек.
И что же теперь? Быть часами, просто отсчитывающими время? превратиться в механизм, заведенный отчаянием и любовью? Знать, что ты маятник страдания, которое становится чем глубже,тем комичнее от множества повторов? Повторять человеческое существование? Пусть так, но повторять его, как пьяница повторяет избитую мелодию, бросая все новые медяки в щель игрального автомата.
Но уйти - значило отказаться от этого исчезающе маленького, может быть, только в воображении существующего шанса, который скрывало будущее. Итак, годы среди предметов, вещей, до которых мы оба дотрагивались, помнящих еще наше дыхание? Во имя чего? Надежды на ее возвращение? У меня не было надежды. Но я твердо верил в то, что не прошло еще время ужасных чудес.
I walked away from the helicopter for a dozen steps and sat down on the rough, cracked ground. The black wave of the mimed heavily crawled ashore, flattened, became completely colorless and rolled away, reluctantly giving way to the next.
The ocean, sparkling, stretched to the horizon. Never had I felt so much of his gigantic reality, of monstrous, absolute silence. Depressed, dazed, I plunged into a seemingly inaccessible state of immobility, more and more rapidly joined with this blind colossus and without the slightest violence against myself, without words, without a single thought, forgave him everything.
I did not believe for a moment that this giant, which had prepared for itself the doom of many hundreds of people, to which for decades my entire race had vainly tried to stretch even a little understanding, would be touched by the tragedy of two people.
And what now? To be a clock, just counting time? to become a mechanism, driven by despair and love? To know that you are a pendulum of suffering, which becomes deeper, the more comical from a multitude of repetitions? Repeat human existence? Let it be so, but repeat it like a drunk repeats a beaten melody, throwing all the new coppers into the slot of the slot machine.
But to quit meant giving up this vanishingly small, perhaps only imagination, of an existing chance that concealed the future. So, the years are among the objects, things to which we both touched, remembering still our breath? In the name of what? Hopes for her return? I had no hope. But I firmly believed that not yet a time of terrible miracles.
The ocean, sparkling, stretched to the horizon. Never had I felt so much of his gigantic reality, of monstrous, absolute silence. Depressed, dazed, I plunged into a seemingly inaccessible state of immobility, more and more rapidly joined with this blind colossus and without the slightest violence against myself, without words, without a single thought, forgave him everything.
I did not believe for a moment that this giant, which had prepared for itself the doom of many hundreds of people, to which for decades my entire race had vainly tried to stretch even a little understanding, would be touched by the tragedy of two people.
And what now? To be a clock, just counting time? to become a mechanism, driven by despair and love? To know that you are a pendulum of suffering, which becomes deeper, the more comical from a multitude of repetitions? Repeat human existence? Let it be so, but repeat it like a drunk repeats a beaten melody, throwing all the new coppers into the slot of the slot machine.
But to quit meant giving up this vanishingly small, perhaps only imagination, of an existing chance that concealed the future. So, the years are among the objects, things to which we both touched, remembering still our breath? In the name of what? Hopes for her return? I had no hope. But I firmly believed that not yet a time of terrible miracles.